Допустим, что можно провести различие между "есть" и "нет". Допустим, что можно говорить о том, чего "нет", как о том, что не существует, и что язык в состоянии высказывать ложь, не делая ее одновременно истиной. Короче говоря, допустим, что поэма Парменида при помощи критической оплеухи Горгия стала доступна философскому пониманию и изложению. В таком случае третий тезис, "его нельзя сообщить", в отличие от предыдущих, как кажется, уже не противоречит ни одному высказыванию в поэме или возможному выводу из нее. Он противоречит скорее акту ее произнесения, жесту богини, ее обращению к тому, кого она желает увлечь за собой, и порядку, в каком следуют расточаемые ею повеления и советы, начиная с фрагмента I: "И богиня меня благосклонно приняла, взяла своей рукою мою правую руку и изрекла, обращаясь ко мне: Юноша, [...] ты должен узнать все (раШа рШкеяМш) — и бестрепетное сердце убедительной истины, и мнения смертных, в которых нет истинного убеждения. Но ты все-таки узнаешь еще и вот что (кш гаШа тагИёзеаг): как то, что кажется, должно быть именно кажущимся, ибо повсюду оно пронизывает все" (раШа регбЫа, чтение, сохраняемое Хайбергом и, в недавнее время, О Бриеном).

То, что богиня стремится сообщить здесь, — не бытие, но совокупно истина, мнения и "еще" или "также", то, что грозит опасностью перепутать их друг с другом. Теперь острие третьего тезиса Горгия направлено уже не только на жест и порядок поэмы, но и на йоха\, на их способ структурироваться и представлять мир. Если высказывание Парменида и не подхвачено в этом последнем тезисе буквально, Горгий тем не менее предлагает здесь целый набор терминов и различий, согласующихся с описанием обыденного языка смертных. Так, во фрагменте VII и в начале фрагмента VIII, сразу же после строк, процитированных Платоном, перед нами предстают одновременно органы чувств в их отграничении друг от друга и их связь с чисто звуковой речью, не имеющей ничего общего с языком бытия:

[VII, 1 ] Ибо никогда не заставить, чтобы было сказано: не-сущие — суть. Но ты отврати твою мысль от этого пути исследования.

И пусть многоопытная привычка не загонит тебя на этот путь: двигать бесцельным глазом, шумным слухом

и языком, но вынеси суждение при помощи логоса о многоспорном опровержении,

[VIII, 1] которое я изрекла. Остается только одно слово пути: что есть.

По воспоминанию Пьера Обанка, Эрнст Хофманн указывал ему, как на примере этого места можно установить, что Парменид "располагает двумя разными словарями для обозначения, с одной стороны, истинной речи" (главным образом logos и другие термины из того же семейства, такие как rhethenta, а также muthos и phrazö) "и, с другой стороны, речи пустой и обманчивой" (ekheessan, "гулкий" — шум, звуки, эхо, и glössa, "язык", но также в VIII, 38: опота, "имя", "слово"). Рассмотрим с этой точки зрения третий тезис трактата. Более чем где-либо нас озадачивает здесь трудность анонимного текста и сложность отношений между двумя версиями. Но в любом случае в обоих вариантах аргумент основывается на разделении органов чувств по чувственным сферам: глаз видит, и видит он исключительно цвет, ухо слышит, и слышит только звуки (De М. Х. С, 980 b 1 -4: "Как зрение не распознает звуки, так же и слух не слышит цвета, но звуки" — phthoggous, затемpsophos, 6, 9; ср. Секст, 83 "из них (сущих вещей) видимые воспринимаются зрением, а слышимые — слухом, но не взаимозаме-нимо"). Глаз, конечно же, "без цели", а ухо "полно шума", потому что чувственный объект не существует, будучи разбит на перцепты, которые не помогает собрать воедино никакая проекция на плоскости, если можно так выразиться, ни concretum, ни pragma. По всем признакам такова должна была бы быть функция логоса, если бы сам он не находился в столь же полной изоляции, как и любое из чувств, и по отношению к самим чувствам, и по отношению к конечному объекту перцептивного синтеза: "И тот, кто говорит, говорит, но не говорит он ни цвета, ни вещи" (Ь4 сл.). Несо-общаемость есть именно эффект парменидовского разъединения: как бытие не смешивается с небытием, так же и для логоса в собственном смысле слова единственной присущей ему сферой является он сам; у него до такой степени нет ничего общего с doxa смертных, что исключаются даже его отношения с доступными слуху звуками. Противопоставление логоса и шума проводится, наконец, и между тем, кто говорит, и тем, кто слушает: высказывающий высказывает высказывание ("во-первых, он не высказывает цвет, но высказывание", 6 сл.), а слушающий всегда слышит только звуки ("слух не слышит цвета, но звуки"); между тем и другим не может происходить никакого диалога ни о каком объекте. Хофманн видел в Пармениде первого философа "триединого единства" бытия, мысли и речи; так, тезис за тезисом, сплавливающая работа этого триединого единства подвергается демонтажу подобно некоей адской машине и, осмелюсь сказать, снова монтируется для того, чтобы вращаться вхолостую.

Legei ho Jegön [..] logon, "высказывающий высказывает [...] высказывание": в этом нанизывающем сцеплении глагола, а затем субъекта и предиката, вытекающих друг из друга, мы имеем то, что я назвала бы принципом софистического тождества, где дискурсивная автономия сворачивается и замыкается в логологию, в самодостаточную сферу, аналогичную сфере "есть". Роль этого принципа — служить насмешкой над принципом онтологического тождества, с одной стороны, построенного в Поэме, начиная с первого "есть", а с другой стороны, — искони выведенного и бесконечно толкованного: "сущее есть бытие", образец совершенной закругленности.