Итак, вот Горгий и Парменид: текст против текста, "нет" против "есть".

Но сперва уладим один вопрос — пусть даже он, ввиду все углубляющейся специализации филологов, рискует так и остаться открытым или обреченным на временные и изменчивые решения, — вопрос о "лучшей" версии трактата, дошедшего в двух изводах (у Секста Эмпирика, VII, 65-87 и в третьей части небольшого псевдо-аристотелевского сочинения О Мелиссе, Ксенофане и Горгий, которое принято обозначать аббревиатурой De M. X. G., так подходящей к его загадке), и о возможностях реконструкции оригинального текста. В том, что касается первого тезиса, аргументация в De M. X. G. наиболее родственна пониманию, приближенному к слову поэмы; сама задача ее — сделать понятным, каким образом оказывается, что logos и бытие неотделимы друг от друга при рождении онто-логии. Аргументация Секста употребляет те же материалы, хотя и не все из них, отливая их в новую форму логики, применяемой к уже установленным пропозициям, вместо того, чтобы сохранить восприимчивость к факту появления на свет пропозициональной структуры как таковой. Это оформление можно считать потерей: ведь речь идет, как ясно говорится у Секста, о том, чтобы в интересах классически окультуренной скептической цели — упразднить критерий истины, — использовать нечто такое, что само готово служить замочной скважиной такой разоблачительной силы, позволяющей взгляду проникнуть так близко к самому истоку, что перед ней придется отступить даже насилию онтологии.

Сперва Парменид. Богиня начинает с того, что называет два "единственных пути исследования, о которых можно помыслить" (фр. II):

Один — что есть и что нет [возможности] не быть: это путь убеждения, ибо оно сопровождает истину. Другой — что не есть и по необходимости должно не быть: эта стезя, говорю я тебе, совершенно обманчива, ибо ты не смог бы ни познать то, чего по-настоящему нет (это неисполнимо), ни высказать.

Итак, по. одну сторону то, что "есть", истина, но также—и редко кто об этом не забывает — убеждение. По другую сторону — "нет", и это все. Никто не может развить, успешно исполнить—познать, высказать — самотождественность того, чего "нет": вот почему этот путь непроходим. Так что во фрагменте VIII "остается только одно слово пути: есть" (1 сл.).

Вот в каком виде впервые объявляется первый тезис Горгия: "Нет, утверждает он, ничего" (pukeinai [...] ouden, M. X. G.,919 alO), "Что ничего нет" (hoti ouden estin, Секст, 65, повторяется в начале 66). Он стоит в прямой оппозиции, и это подчеркнуто уступительной репризой — буквально: "если есть" (eid'estin, 979 alO, 979 Ь20 сл.; так же ei kai estin, 65), — к тому, что "есть", estin Парменида.

Доказательство у Секста поставлено в полную зависимость от невозможности найти подходящий субъект для "слова пути: есть". Приходится констатировать "тот факт, что: ничего не существует" (to meden einai, 76, продолженное словами "даже если что-то и существует", кап ei ti, 11) из того, что "нет ничего, что было бы" (oukara esti ti, заключение изложения тезиса, 66 в конце); ибо ни один из мыслимых субъектов не выдерживает критики—ни не-сущее (67), ни сущее (68-74), будь то по отдельности (67-74) или вместе (75-76). Поэтому к рассмотрению глагола — "есть", "не есть" — как такового пришлось прибегнуть только в качестве вспомогательной меры: не-сущего нет, оно, так сказать, не есть возможный субъект для "есть", потому что в таком случае потребовалось бы, чтобы оно одновременно было (постольку, поскольку оно есть не-сущее), и чтобы его не было (постольку, поскольку оно есть не-сущее). Далее, в качестве вспомогательной же меры — как способ показать, что сущее уже не может считаться субъектом, — пришлось прибегнуть к рассмотрению предикатов: никакой из мыслимых предикатов, ни по отдельности, ни вместе, не применим к сущему, и, следовательно, сущее не есть — не есть, так сказать, возможный субъект для "есть". Для Горгия Секста, который действует в согласии с логикой исчерпания случаев, ничего нет, потому что нет ничего для того, чтобы быть. Отсюда следует вывод, что путь онтологии ведет в тупик, что высказывание должно остановиться на догматическом утверждении безличного типа: "есть", вроде "льет, как из ведра".

В De M. X. G., напротив, доказательство первого тезиса подразумевает прочтение, гораздо более приближенное к поэме, смоделированное по ее образцу для того, чтобы показать, в какой мере субъект, "сущее" есть производное глагола "есть", и, значит, какой цепочкой дискурсивных операций конституируется онтология как таковая. Попутно становится ясно, что тот же тип операций может и даже должен иметь место для якобы непроходимого пути того, "чего нет": "есть" не просто неоправданно пользуется в поэме статусом исключительности, мало того, именно "нет" должно при нормальном положении вещей задавать правила для "есть". Таким образом, критика Г оргия направлена прежде всего на krisis, перелом или раздел, устанавливаемый Парменидом между бытием и небытием в отправном пункте философии и специально описанный во фрагменте VIII, 15 сл.: "решение об этом — вот в чем: есть или нет (estin ё оик estin)". Короче говоря, онтология, претендующая на собственную необходимость, оказывается возможна тогда и только тогда, когда в правило возводится незамеченное исключение: когда бытие превращается в тезис, а сущее — в героя романа.