Известно, что Ницше читал Достоевского (во всяком случае «Бесы»). Но что он там, собственно, воспринимал, что было близким ему у русского писателя, еще не получившего того всемирного признания, которое завоевали Толстой и Тургенев? Несомненно, их роднит критическое отношение к Христианству, хотя у нас обычно считают, что Достоевский искал Христа, а Ницше нашел Антихриста. Но на самом деле тезис Ницше «Бог мертв» может быть даже ближе к подлинному Христианству, чем наивная вера в Заступника и Спасителя. Поэтому представляется перспективным сопоставить версии «русского» и «европейского» нигилизма, как они представлены Ницше и Достоевским. Оба мыслителя как бы подвергают проверке на прочность сложившиеся, ставшие привычными и рутинными представления о Боге. Ведь с Богом современный гражданин заключил, по словам Паскаля, некое беспроигрышное пари: он на всякий случай ходит в церковь — ведь нагрузка-то небольшая, а выгода — вдруг загробный суд свершится — огромная. Но так не бывает. Великий закон сохранения равного (переформулируем предмет поисков Ницше) приводит к тому, что упадок энергии и воли в поисках Бога неминуемо приводит и к вырождению человечества.

Вопреки прежнему мнению о «физиологических» причинах декаданса Ницше не считает причиной нигилизма нужду или вырождение. Нигилизм — это мироистолкование, вытекающее из христианского морализма. Христианство гибнет от своей морали, ибо она обращается против христианского Бога: честность и правдивость, ею воспитанные, восстают против изолганности и фальшивости всех христианских истолкований истории. Итак, решающим является скепсис по отношению к морали, которая автономизировалась и забыла об источнике своего авторитета.


Отсюда «невозможность провести до конца толкование мира, на которое была потрачена огромная сила, вызывает сомнение, не ложны ли все истолкования мира»[20]. Современную эпоху нигилизма Ницше характеризует как своеобразный «буддизм»: наука саморазлагается в скепсисе и релятивизме, искусство и история в романтизме, политика в анархизме. «Недостает искупляющего сословия», — меланхолически замечает Ницше. Это значительное замечание. Чувство греховности и необходимость искупления — очень живучие силы. У самых разных авторов XX в. можно найти следы христианского искупления. Мы видим их у В. Беньямина, который готов принять фашизм как искупление за грехи демократии, то же самое мы находим у русских философов-эмигрантов, воспринимавших коммунизм как расплату за прежнее беззаботное отношение к российской государственности. Возможно, все они, и прежде всего Ницше, понимали, что новая духовная сила приходит как результат страдания. Точно так же, как за правом стоит жуткая «мнемотехника» власти, история наказания, и за прочими высшими ценностями должны стоять не конвенции и теории, а практический опыт страдания, который только и убеждает в ценности ценностей.

В «Генеалогии морали» Ницше в основном негативно оценивает христианскую мораль, разоблачает ее как форму власти слабых над сильными. При этом мораль выглядит в его описании как некая «бесчестная» власть. Право сильного имеет безусловный авторитет, и вместе с тем любой другой свободный и сильный человек может вступить в свободную игру сил и победить. Такая борьба, будь она реальная или символическая, обеспечивает сохранение сильных личностей, способных выполнять свои обещания и угрозы. Это делает порядок хотя и жестоким, но устойчивым. Христианская мораль направлена на ограничение власти сильных. Она сформировалась в сознании рабов, которые завидовали сильным и мечтали о мести. Будучи слабыми и трусливыми, они надеялись на заступника-мессию, который хотя бы на том свете восстановит справедливость, и тогда униженные и оскорбленные на этой земле смогут насладиться страданиями своих сильных обидчиков. Постепенно христианская мораль рабов овладевает господами. Как и Гегель, Ницше опирается на своеобразную диалектику господства и рабства, в результате которой происходит опосредование и примирение. Но он испытывает чувство возмущения от того, что рабское сознание овладело и господином. Все в мире стало измеримым и все потеряло настоящую ценность. Жизнь потеряла смысл. Единственный способ вернуть ее состоит в возвращении воли к власти, в интерпретации познания и морали как инструментов власти. Ницше пытается разобраться в ценности христианской морали:

1) она придавала ценность человеку, обещала ему вечную жизнь, вырвала из цепи случайных порождений и уничтожений;

2) она служила адвокатом Бога, оправдывая его замыслом все происходящее, в том числе и так называемое «зло»;

3) она полагала в человеке знание высших ценностей, имеющих абсолютное значение;

4) она охраняла человека от презрения к себе, от протеста и отчаяния.

Но среди тех сил, которые взрастила мораль, была правдивость, и эта последняя уничтожила мораль, ибо открыла в ней волю к власти. Здесь Ницше несомненно критически относится к своему разоблачению морали. Его «просвещение» имело отрицательные последствия. Возникает противоречие: мораль необходима как средство выживания, но она основана на неправде: «не ценить того, что мы познаем, и не быть более вправе ценить ту ложь, в которой бы мы хотели себя уверить, вызывает процесс разложения»[21].

Ницше выписывает подробную схему разрушения всех ценностей. Человек предпринял попытку обретения смысла бытия, приписывая ему «цель», «единство» и, наконец, «истину», однако все эти попытки провалились в результате маниакальной правдивости: все основывалось на истине, но что является основанием самой истины? Преодоление нигилизма связано прежде всего с поиском новой «идеи», которая указала бы новое ценностное основание культуры. «Самый общий признак современной эпохи: невероятная убыль достоинства человека в собственных глазах. Долгое время он вообще сосредоточие и трагический герой бытия; затем он озабочен по меньшей мере тем, чтоб установить свое родство с решающей и ценной в себе стороной бытия; так поступают все метафизики, желающие удержать достоинство человека верою в то, что моральные ценности суть кардинальные ценности»4. Этот отрывок наводит на размышления. Итак, человек не был центром в греческой культуре, где приоритет отдавался бытию, а человек должен был познавать и исполнять его порядок. Он не был центром в средневековом миросозерцании, которое высшим авторитетом считало Бога. Он стал центром мироздания в эпоху науки и морали как субъект познания и оценки. Но осталась старая вера в «истину» и «авторитет», в «смысл и «цель», которые имели сверхчеловеческий характер. И хотя ни бытие, ни Бог уже не были такими авторитетами, люди все-таки искали чего-то безусловного. Возникает авторитет «совести» и «разума». Но сегодня и эти авторитеты пали под напором нигилизма.

Ницше выделяет два вида нигилизма: активный и пассивный. Первый является показателем силы протеста против мнимых авторитетов. Это и есть «философствование молотом» и не просто критика, а действительное ниспровержение. Будучи достоянием сильных умов, активный нигилизм выражается в действии уничтожения. «Возможна некоторая цель, ради которой без колебания приносят человеческие жертвы»5. По-настоящему опасен пассивный нигилизм как неверие в силу духа, и это расплата за то, «что целых два тысячелетия мы были христианами: мы потеряли устойчивость, которая давала нам возможность жить»6. Здесь можно отметить соприкосновение Ницше с Розановым. Его критика Христианства, так ошеломившая русскую общественность, как раз связана с осознанием опасности Христианства, подавлявшего телесность и интенсифицировавшего духовность.

Активный пессимизм — признание переоценки и пафос поиска новых ценностей. «Мир имеет, быть может, несравненно большую ценность, чем мы полагали, мы должны убедиться в наивности наших идеалов и открыть, что мы, быть может, в сознании, что даем миру наивысшее истолкование, не придали нашему человеческому существованию даже и умеренно соответствующей ему ценности»7.

Итак, нигилизм — это утрата смысла жизни. Длительность существования без смысла и цели — вот что парализует современного человека. «Продумаем эту мысль в самой страшной ее форме: жизнь, как она есть, без смысла, без цели, но возвращающаяся неизбежно, без заключительного "ничто": "вечный возврат"»8. Можно ли, изгнав представление о цели, сказать «да» процессу, спрашивает Ницше. Да, такие люди находились, но и они предполагали некую природную или историческую «необходимость», в подчинении которой видели смысл. Но эта внешняя необходимость все-таки недостоверна. В самом себе человек должен найти силу. Поэтому необходимо продумать, что отрицала мораль, и попробовать переоценить ее отрицание. «Мораль, следовательно, учила глубже всего ненавидеть и презирать то, что составляет характернейшую особенность властителей: их волю к власти»[22]. Ницше разоблачает само это презрение как форму воли к власти. «Жизнь не имеет иных ценностей, кроме степени власти, если мы предположим, что сама жизнь есть воля к власти. Мораль ограждала неудачников, обездоленных от нигилизма, приписывала каждому бесконечную ценность, метафизическую ценность. Указывая им место в порядке, не совпадающем ни с мирской властью, ни с иерархией рангов: она учила подчинению, смирению и т. д. Если предположить, что вера в эту мораль погибнет, то неудачники утратят свое утешение и погибнут»[23].

Не стоит торопиться трактовать это высказывание в духе «подтолкни слабого». На самом деле речь идет о том, что христианская мораль выступает механизмом производства и воспроизводства как угнетенных, так и угнетателей. Ей нужны те и другие. Как без греха нет покаяния, так и без страдания нет спасения. Если понять критику Ницше как указание на гигантскую машину производства положительных и отрицательных ценностей, которая в результате своего функционирования к тому же привела к явному перепроизводству всех тех, кому нужно спасение, то станет ясным замысел Ницше. Он понимает «гибель» как «форму самообречения на гибель»", выражающуюся в саморазрушении неудачников путем «самовивисекции», отравления, опьянения, романтизма. Нигилизм — это симптом того, что неудачникам нет больше утешения, что они уничтожают, чтобы быть уничтоженными, что они тоже хотят власти, принуждая властвующих быть их палачами. Это яркая характеристика состояния нашей эпохи, эпохи самоуничтожения. Никто никого уже не отправляет в концентрационные лагеря. Войны протекают как «внутренние конфликты», где нет захватчиков, смерть становится результатом курения или пьянства, процветают проституция и наркомания, и все это — хитроумная машина саморазрушения, которая сегодня окончательно вышла из-под контроля.

Ницше делает ставку на идею вечного возращения одного и того же. История — это не рост блага, не приближение к цели, не открытие все более полной истины. Количество добра и зла в ней примерно одинаково, да и само различие между ними проводится властью. Кризис —это и средство очищения. Слабые погибнут, а сильные выздоровеют. «Кто же окажется при этом самыми сильными? Самые умеренные, те, которые не нуждаются в крайних догматах веры, те, которые не только допускают добрую волю случайности, бессмысленности, но и любят ее, те, которые умеют размышлять о человеке, значительно ограничивая его ценность, но не становясь, однако, от этого ни приниженными, ни слабыми; наиболее богатые здоровьем, те, которые легче переносят всякие невзгоды, и поэтому их не слишком боятся, люди, уверенные в своей силе и с сознательной гордостью олицетворяющие достигнутую человеком мощь»[24]. Эти слова Ницше в заключении раздела о «Вечном возвращении» начисто отвергают любые попытки «фашистского» прочтения. На самом деле речь идет именно о достоинстве человека, который осознал «великое», «возвышенное», «моральное» и т. п. как такую часть символической машины, которая с необходимостью производит и свои противоположности. Умеренный человек Ницше — это существо, не желающее экзальтаций, потому что чем выше идеалы на небе, тем глубже ямы на земле.

Ницше, выдвинув лозунг современной эпохи «Бог умер», подводит итог: с погребением этой веры должно рухнуть все воздвигнутое на ней и прежде всего наша европейская мораль, предстоит череда обвалов.