Согласно теории общественного договора, общество характеризуется принятием правил и законов, обеспечивающих блага всем тем, кто участвует в его деятельности. В понятии социальной справедливости главным кажется распределительный принцип: поровну или в соответствии с заслугами каждого распределить совокупный общественный доход. Если удается найти такие принципы организации общества и воплотить их в институтах последнего, это скрепляет людей узами гражданского содружества. Известный американский философ Д. Роулз писал: «Справедливость есть главная добродетель общественных институтов, подобно тому, как истина есть главная добродетель научных систем»[16]. Собственно, успех европейской цивилизации тесно связан с тем, насколько удается соединить выгоду и справедливость. Западные наблюдатели издавна фиксируют равнодушие российских граждан по отношению к индивидуальным правам и свободам. Это значит не то, что русские любят рабство, но то, что они по-иному, чем автономные индивиды, представляют себе свободу. Справедливость в российском менталитете считается формой нравственного признания. С этой точки зрения многие сложившиеся исторически социальные и экономические преимущества отдельных людей выглядят произвольными. Именно поэтому справедливость — главный рычаг социальных революций. Итак, это социально опасное чувство должно каким-то образом ограничиваться и контролироваться. Если общество не может объединиться иначе, чем на основе справедливости, честности и равенства, то верно и обратное: в ходе развития оно будет вынуждено нарушать перечисленные принципы и пребывать в состоянии вечной зависти и стремления к переделу. Противовесом, сдерживающим зависть и ненависть индивидов, выступает чувство ценности и необходимости социального контакта и интеграции.

Человек— общественное животное, и даже став автономным жителем мегаполисов, он стремится к контакту, к кооперации, без которых невозможно удовлетворение материальных запросов и нормальная душевная жизнь. Одиночество страшит человека, и он старается договариваться с другими о принципах совместной жизни, или, точнее, пытается гармонизировать правила коллективной игры со своим стремлением к свободе. Отсюда справедливость не является неким застывшим идеалом. Каждый человек в течение своей жизни формирует понятие справедливости и стремится достигнуть в этом понимании консенсуса с другими людьми. Как он это делает? Именно в связи с данным конкретным вопросом и возникает общефилософская проблема роли рефлексии, коммуникации и аргументации в формировании моральных чувств.

Чистая справедливость, строго говоря, не может быть выражена в форме речи или письма. Поскольку язык уже заражен социальными различиями и он как таковой являет собой первую и главную форму власти, постольку сформулированные суждения о справедливости уже являются дискурсом силы. Язык искажает справедливость, вносит в нее элемент «византийской казуистики». Но все-таки помимо речи нет иного


способа формировать понятие справедливости, обсуждать его с другими людьми. Это заставляет обратиться к соотношению права и справедливости. Речь должна идти о пересечении, о взаимодействии и согласовании справедливости и рационального суждения.

Для правильного определения природы справедливости необходимо освободиться от дилеммы утилитаризма и интуитивизма в этике. Под утилитаризмом понимается рациональная теория выбора, согласно которой чувство справедливости вообще неуместно в социальном действии, которое ограничивается общепринятыми нормами, правилами и законами. В правовом государстве архаичное чувство справедливости оказывается помехой рациональному действию. Под интуитивизмом понимается альтернативный подход, согласно которому существуют высшие ценности, определяющие и обосновывающие правовые и социальные нормы. Чувство справедливости — это двигатель развития государства и права и условие их совершенствования. Как главное качество общественных институтов, подобно тому, как истина есть главная добродетель научных систем, справедливость опирается на такие ценности, как свобода и ненасилие.

Конечно, общество вовсе не создается для воплощения идеалов, у него есть другие задачи, но они могут быть успешно решены в том случае, если не противоречат моральному чувству. Как же соединить взаимовыгодное сотрудничество и справедливость? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо осмыслить, кто является субъектом высшей справедливости: Бог, монарх или какой-либо очень умный или святой человек, а может быть то, что исторические материалисты называли «базисом общества» — производительные силы и производственные отношения, от развития которых зависят и основные права человека: свобода мысли и совести, рыночные отношения, частная собственность, семья и др. Базовая структура общества является не только субъектом, но и объектом справедливости. Принципы, о которых свободные и рационально мыслящие индивиды договариваются, учитывая свои интересы, согласуемые в исходной ситуации на равных правах, являются наиважнейшими условиями их объединения. На основании этих принципов заключаются все последующие соглашения; они определяют тип социального взаимодействия людей, государственного правления. Такой способ формирования принципов справедливости Роулз именует справедливостью как честность: существует некое исходное состояние, которое принимается как данность, и по отношению к ней «взвешивается» справедливость — как некое равенство. Это и есть честность.

Что значит быть честным? Честь — сословное понятие. Однако его этимология более глубоко (чтить, почитать, считать) раскрывает природу справедливости, которая обращена и к живым, и к ушедшим, и к тем, кто выше, и к тем, кто ниже нас, не только к настоящему, но и к прошлому и будущему. «Археология» значений термина «справедливость» выявляет важный количественный аспект — это подсчет и мера того, кому, за что и сколько. Честность — это когда без обмана и по заслугам, т. е. по чести. И все же понятие честности только по видимости выступает как естественное и очевидное. На самом деле оно исторично, и это предполагает рефлексию: строго говоря, никто не знает своего места в обществе и, следовательно, объективной степени необходимого почитания. Что положено мне, а что другому, что могу и что должен дать я, а что — другой? Мое «естественное» состояние может показаться другому незаконным. «Собственность — это кража», — говорили социалисты. Таким образом, для идеальной справедливости история, социальный статус, унаследованное богатство и даже заработанный личными усилиями капитал, символический или денежный — все это может быть пересмотрено. Идеальная справедливость предполагает своеобразное отречение. Сначала человек от всего должен отказаться и все отдать, как святой церкви, обществу, а затем получить от него справедливо поделенное достояние. След этого христианского идеала справедливости все еще живет в российском сознании.

Реализация справедливости предполагает взаимную симметрию людей. Однако общество всегда уже сформировано и наше вхождение в него всегда оказывается несколько запоздалым. Только в конце жизни человек чего-то добивается, но уже не может пользоваться плодами своего труда. Чисто гипотетически можно себе представить, что индивид сразу же является свободным и может решать участвовать ему в этом обществе или нет. Однако его согласия никто не спрашивает, и к тому времени, когда он задумывается о несправедливости, он уже ангажирован. Например, в безоблачном детстве мало кто задумывается о том, что мужчинам придется служить в армии, а женщинам — рожать детей. Как согласие, так и несогласие — это не результат свободного выбора и не следствие справедливости или несправедливости исходного базисного состояния. Кроме равенства начального (капитал, образование) состояния, важную роль в интеграции людей играет чувствительность к справедливости, которая может быть большей или меньшей.

Каждый человек постоянно судит о справедливости, сопровождает свои чувства суждениями и стремится поступать в соответствии с ними.


Представители аналитической философии считают, что этика как наука должна заниматься анализом такого рода суждений. Аргументация в дискурсе о справедливости опирается на исходные базовые принципы. Решая, какие из суждений принимать или не принимать, обосновывая одни и опровергая другие, мы можем скорректировать наше естественное чувство справедливости. Однако теория решений может элиминировать недостоверные, основанные на неполном знании суждения, но она не гарантирует выбора правильных моральных установок. Таким образом, нельзя представлять теорию решения в качестве некоего арбитра справедливости. Речь должна идти о пересечении, о взаимодействии и согласовании справедливости и суждения. Да, действительно, взвешенные суждения гарантируют от ошибок и от поспешности, но они не достигают главного — а именно, справедливости.

Моральное чувство не является надежным гарантом справедливости, но и дискурсивизация его может быть источником искажений. Поэтому необходимо допустить процедуру переоценки суждений под воздействием чувства моральной справедливости. Но как описать индивидуальное чувство справедливости, чтобы сделать его предметом дискурса? Ясно, что это возможно лишь опосредованно и в форме своеобразного диалога: индивид, ознакомившись со всем многообразием концепций справедливости, приводит свои суждения в согласие с одной из них. Состояние рефлексивного равновесия, конечно, является сильной идеализацией. Если вообразить существование, с одной стороны, сильной несправедливости, попирающей всякие нормы морали и рациональности, а с другой стороны, чувства обиды, угнетения и притеснения, болезненной раной тлеющие в душе человека, то трудно представить себе реальность «рефлексивного равновесия», когда индивид критически оценивает не только разумность принципов организации общества, но и собственные, кажущиеся абсолютно аутентичными чувства. Чувство справедливости, выбираемое моралистами и революционерами в качестве естественного основания, нередко оказывается фантазмом. Многие «общечеловеческие принципы», как указал Ф. Ницше, имеют темное происхождение, и поэтому еще не гарантируют безусловной справедливости.