Классическая философия, которую связывают прежде всего с именами Декарта, Канта, Гегеля, была философией разума. Все названные мыслители скептически относились к тезису о том, что бытие дано человеку прямо и непосредственно. Так, Декарт считал, что можно усомниться во всем и даже в существовании внешнего мира: вполне допустимо, что он видимость, созданная коварным и хитрым демоном. Несомненно лишь то, что существует само сомнение, которое является актом сознания. Стало быть, именно в нем нужно отыскать такие очевидные идеи, которые лежат в основе знания. В этом же направлении размышлял и Кант. Бытие само по себе, «вещь в себе», как его называл кенигсбергский мыслитель, возможно, и существует, но репрезентируется в формах чувственного опыта (в пространстве и времени) и интерпретируется при помощи теоретических понятий. Поэтому пространство и время оказываются у Канта не объективными формами существования бытия, а формами представления, способами организации чувственного опыта. Точно так же, причинность, закономерность, случайность, качество и количество, единство и множество, целое и часть, конечное и бесконечное — это понятия, при помощи которых мы понимаем и познаем данные чувственного опыта. Наше представление о бытии — сложный продукт деятельности чувственности и рассудка, в основе которой лежат конструктивные механизмы сознания.

Если у Декарта, Канта и Гегеля бытие оказалось в основном понятийной конструкцией и отождествлялось с мышлением, то в феноменологии Э. Гуссерля — выдающегося философа XX в., оно конституировалось не только логическими, но и другими интеллектуальными актами, среди которых наибольшее значение придавалось интуиции — интеллектуальному усмотрению сущности воспринимаемых явлений. Человек обладает способностью непосредственного видения сущности, и именно она выступает основой последующих умозаключений и логического вывода. Идеи закона, истины, объективности, доказательства не могут быть выведены из каких-либо других понятий. Например, докажите, что надо доказывать. Стало быть, сама идея доказательства — это результат некоторого исходного, оригинального знания, данного человеку. Эти идеи «существуют» внутри сознания, нет никакой необходимости обращаться за доказательством их истинности к фактам (более того, идеи причинности и закономерности являются условиями возможности констатации фактов).


То, что считается простым и исходным — наблюдения, факты, утверждения о существующих вещах и событиях — все это в феноменологии оказалось сложным и опосредованным, построенным на основе таких самоочевидных идей, какими являются истина, достоверность, ответственность, единство, мир и т. д. И хотя эти идеи существуют только в сознании, относительно их возможно абсолютно достоверное знание.

Следует иметь в виду, что возможность построения философии как строгой науки была куплена в феноменологии слишком дорогой ценой: вопрос о реальности, о том, что соответствует во внешнем мире нашим представлениям и утверждениям, оказался «вынесенным за скобки». Неудивительно, что не только противники, но и ближайшие ученики Гуссерля не пожелали оставаться только в сфере «фактов сознания», а вновь попытались вернуться к традициям греческой философии, к коммуникации человека с самим бытием. Но как и где, кем и когда постигается бытие? Во всяком случае, познающий человек всегда понимает, интерпретирует бытие в формах понятий. Единство и множественность, закономерность и случайность, причинность и необходимость — все это категории познания, а не характеристики бытия самого по себе.

По отношению к бытию со времен Аристотеля задаются два вопроса: существует ли нечто и что оно такое. Это вопросы о существовании и сущности. Но сами вопросы и сомнения возможны, если есть что-то несомненное. Давайте спросим, а что считается несомненным в постановке такого рода вопросов? Они возможны, если мы заранее принимаем, что предметом нашего вопрошания являются вещи, у которых можно разделить сущность и существование. Стало быть, в основе любых человеческих исследований лежит представление о бытии как о некой вещи или предмете, которые могут рассматриваться познающим субъектом как бы со стороны. Но разве так обстоит дело с бытием, разве может человек оказаться вне его, разве мы не находимся всегда уже в мире? По отношению к конкретным вещам человек может встать в позицию наблюдателя и разграничить явление и сущность, но по отношению к бытию он не может занять такую позицию. В бытии человек существует не как «сущность» и не присутствует в модусе «вещи»; столь очевидное различие сущности и существования по отношению к нему оказывается непригодным.