Заключая наш экскурс в мир восточной культуры, я хочу сказать о Востоке и востоковедении словами тех, кто связывал с восточной культурой свои мечты, идеалы и жизненные принципы.

Первому слово предоставляется известному русскому писателю, драматургу и публицисту Всеволоду Вячеславовичу Иванову (1895— 1963). На мой взгляд, его пример интересен отношением человека, вступающего в жизнь, к манящим культурным горизонтам, достичь которых нам не дано не только потому, что горизонт — это линия кажущегося соприкосновения небесного и земного, возможного и действительного, а еще и в силу обстоятельств, закрывающих горизонт наших надежд и устремлений «железным занавесом».

Итак, как свидетельствует интереснейшая книга нашего писателя «Похождения факира», его отец, Вячеслав Алексеевич Иванов, был удивительнейший человек. Одно время он работал на приисках, затем прошел учительскую семинарию в Ташкенте, а оттуда явился пешком на Иртыш.

И вот этот учитель сделался зятем святой подвижницы Фёклы. Ее святость сильно огорчала его, а слава бабки как врачевательницы и кудесницы вызывала нестерпимую зависть. Тогда Вячеслав Алексеевич выписал почтой азбуку арабского языка и словарь. Он быстро выучил арабский язык и стал читать киргизам Коран по-арабски. Естественно, киргизы валом повалили к нему, что страшно задело честолюбие бабки Фёклы. Между ними разгорелась идеологическая битва за бессмертные киргизские души.

Однажды, получив двухведерный турсук кумыса, любимого напитка святой Фёклы, зять влил туда бутылку спирта, а через день, когда кумыс пробродил, принес турсук в подарок теще. Кумыс ей понравился. Она пила стакан за стаканом, в то время как зять травил приглашенным гостям какую-то очередную свою байку.

Бабка, понятное дело, охмелела. А какая русская душа, когда ее накачать водчонкой, не любит излить свое самое сокровенное посредством могучего и полноводного, как Волга или Иртыш, песнопения? Святая-то, чай тоже не лыком была шита. Окинув всех мутными глазами, она широко открыла рот и запела, но не церковное, а «Вот мчится тройка удалая». Потом пошла в пляс. Вначале гости подумали, что так и полагается для святых. Но бабка, отплясав, стукнула своим сухеньким кулачком по столу и потребовала водки. В конце концов она напилась вдребезги и заснула на паперти, пририсовав углем великомученице Варваре нечто непотребное. Зять был жалостлив. Он принес тещу домой на плечах, уложил спать, а непотребность счистил.

Как-то раз Вячеслав Алексееевич надумал стать ученым-востоковедом, поскольку уже знал арабский язык и киргизский. Один проезжий старичок из Москвы описал ему замечательную форму студентов Лазаревского института восточных языков.

«Пора мне сделаться студентом», — вдруг сказал сам себе сельский учитель и пошел пешком в Москву сдавать экзамен на студента Лазаревского института.

Он ходил три года. Семья изредка получала от него письма. Одно из них было из Иерусалима, поскольку, сдав экзамен, наш востоковед решил посетить Мекку и для этого пешком направился в Одессу.

В Одессе Вячеслав Алексеевич познакомился с богатыми мусульманами, которым сказал, что желает перейти в мусульманство. Он даже приобрел зеленую чалму и стал называть себя Иван-беем. Богатые мусульмане купили ему билет на пароход, который должен был везти паломников в Мекку. Но перед самым отъездом Иван-бей разговорился с паломниками, которые на другом пароходе уезжали в Иерусалим. Эти паломники начали стыдить вероотступника. Тогда наш пилигрим решил вначале съездить в Иерусалим. Как-никак, а он был все-таки православным. Да и пароход, который шел в Иерусалим, отправлялся раньше, чем меккский. Мусульманский билет был продан и куплен билет до Иерусалима.

Через три года, подойдя ранним утром к поселку, Вячеслав Алексеевич не вошел в поселок, а остановился у ветряных мельниц, омытых недавно прошедшим дождем. Он ждал, когда наступит благостный вечер и казаки выйдут на завалинки степенно курить трубки.

На закате казаки надели мундиры, штаны с лампасами, фуражки с кокардам, зарядили трубки самым лучшим табаком и чинно уселись на завалинках. Тогда Вячеслав Алексеевич вынул из котомки великолепнейший мундир студента Лазаревского института восточных языков, тщательно вычистил сапоги, достал из все той же котомки пять книг, взял их под мышку и медленно пошел по поселку, не глядя по сторонам, ибо весь был как бы погружен в свои страшно загадочные востоковедческие мысли.

Казаки почтительно вставали с завалинок и отдавали ему честь, а казачки кланялись в пояс.

Придя домой, Вячеслав Алексеевич снял мундир, почистил его и положил навсегда в сундук.

В Восток был влюблен и советский писатель Николай Семенович Тихонов (1896—1979), у которого есть рассказ «Вамбери», написанный на основе биографических данных известного востоковеда Арминия (Арминиуса) Вамбери (умер в 1913 г.).

В одном из некрологов, посвященных Вамбери, сказано: «Его жизнь была похожа на сказку и веет от нее фантазией старых романистов, поэтов Востока».

Арминий Вамбери родился в глухом венгерском городишке. Когда это произошло, он и сам точно не знает (примерно 1831 — 1832), ибо бедняков не очень волнует их генеалогия.

Семья жила в нужде. С воды на хлеб перебивался и маленький хромой Арминий. Позднее в своих воспоминаниях он напишет: «Страдания и лишения, которые выпали на мою долю, когда я странствовал по Азии в виде дервиша, показались мне немногим тяжелее и мучительнее, чем то, что пришлось вытерпеть в детстве».

Однажды мальчика отвели в школу. Он учился с радостью. Но жизнь и учеба — вещи разные. Жизнь была невеселой и унизительно тягостной. Арминий голодал, его оскорбляли мальчишки, обзывая калекой. И тогда он ушел прочь от своих маленьких мучителей, ушел туда, где была могила его отца. Здесь Арминий, прокляв костыль, ударил им из всей силы по дереву. Костыль переломился, а мальчик, опираясь на палку и морщась от боли, ушел искать свою судьбу.

В 1848 году в Венгрии вспыхнуло восстание против угнетателей австрийцев. Вспоминая эти драматические события, Вамбери писал:

Дело было в 1849 году, осенью, как раз вскоре после сдачи крепости Комаром. Помню, как мы с товарищами играли в поле. К нам подошли несколько гонведов (солдат), возвращавшихся с войны. Можно себе представить, каково им было на душе. Разбитые и физически, и нравственно, они стали рассказывать нам о своих злоключениях, и эти рассказы произвели на нас потрясающее впечатление. Мы были глубоко опечалены тем, что нам рассказали солдаты. Но один старый крестьянин, присутствовавший при этой беседе, нас утешил:

— Не огорчайтесь, дети, — сказал старик. — Все кончится хорошо. Всякий раз, когда с нами случается беда, к нам на помощь являются старые мадьяры из Азии, с которыми мы находимся в родстве. Будьте покойны, они нас не забудут и теперь.

«Стало быть, существуют какие-то старые мадьяры», — подумал я про себя, и с той поры эта мысль запала мне крепко в голову.

Это было откровение, поразившее Вамбери. Его всегда тянуло на Восток. Не там ли он найдет множество языков и племен? Быть может, он и этих старых мадьяр из Азии отыщет.

Ученье Вамбери не прекращал ни на минуту. Учился языкам везде, где можно было раскрыть книгу.

Жить становилось все труднее. Вамбери принял решение ехать на Восток. Это решение поддержали словом и делом его друзья.

Восток начался с Константинополя.

«На первых порах, — писал отважный путешественник, — я не имел никакого дела, и все-таки время шло незаметно. Я исходил вдоль и поперек как европейскую, так и турецкую части города, не упуская случая поболтать с турками, праздно сидевшими в своих кофейнях, и почитать им что-нибудь из турецких книжек, которые постоянно носил с собой. Все поражались моим знанием турецкого и персидского языков».

Вамбери жил как хромая птица, перелетая с базара на базар, читая стихи по-турецки и упиваясь новизной впечатлений. Слава о нем облетела город. С ним стали искать знакомства.

Он превратился из худого молодого человека в сытого турка. С ним говорили писатели и министры. Наш востоковед был частым гостем в доме Рифат-паши, бывшего министра иностранных дел Турции.

В 1861 году Венгерская Академия наук избрала Вамбери членом-корреспондентом. В это время он находился в Константинополе. Пришлось покинуть Турцию для выполнения некоторых формальностей. В Академии с большим трудом удалось получить субсидию в 1000 флоринов для организации опасного путешествия в Среднюю Азию.

Пароход доставил Вамбери в Трапезунд, откуда можно было караванным путем попасть в Персию.

Он смело пересек страну курдов, проехал желтый Тавриз и прибыл в Тегеран.

Во время путешествия персы постоянно осыпали его ругательствами, так как он выдавал себя за турка. Они были шииты и к туркам-суннитам питали нестерпимую вражду. Даже его ослу, как суннитскому животному, доставались злые удары шиитских бичей.

Вамбери загорел и закалился. Теперь его звали Рашид-эфенди. У него появились новые друзья. В прекрасные синие ночи Тегерана он пил красное вино и читал друзьям стихи Омара Хайяма и Хафиза.

Вамбери не сиделось на месте. Его манили запретные для европейцев (френги) места. И он, несмотря на все уговоры, отправился в путь.

Караван — это странствующий базар. Поэтому движется он медленно. Медленно бредут и дервиши, а вместе с ними под видом дервиша ордена Наксибенди пылит и Вамбери.

Дервиши, окружавшие Вамбери, были мошенник на мошеннике. Иногда они хлестали себя кнутами, чтобы иметь раны, а затем выгодно торговать ими, показывая раны в городах простодушным, набожным ротозеям. Порой к ним приходили люди с больными глазами и просили помощи. Дервиши, приняв подарки, посыпали им глаза землей, якобы привезенной из священной Мекки.

Когда мешочки с землей пустели, стоило только нагнуться и вновь их наполнить.

Вамбери среди этих полупомешанных, бесноватых субъектов нельзя было оставаться равнодушным. И он пел суры Корана, хватал себя за голову, точно хотел оторвать волосы.

Вамбери запаршивел. Его кусали насекомые. Он чувствовал, что сходит с ума. И все-таки наружно он растворился в караване.

Наконец караван вошел в Бухару.

До всего запретного можно было прикоснуться.

Потом он ушел из Бухары. С каждым шагом обратного пути у Вамбери становилось легче на душе.

Никто не может сказать, что он узнал быт Азии, сидя за письменным столом где-нибудь в Европе. Вамбери был пропитан этим бытом, как его одежда — запахом верблюда.

Начался Афганистан. Потянулись обнаженные скалы, черные ущелья и где-то высоко в жарком небе хищно засверкали зубы ледников.

В холодный день распахнулись ворота Герата. Город напоил и накормил Вамбери.

Сын афганского эмира Якуб-хан сидел в своем дворце и лениво смотрел на площадь, где проходил военный парад. Прямо перед его окном играли музыканты. Поодаль стояла толпа дервишей. Мёжду ними был человек с диким и упрямым лицом. Он машинально отбивал такт ногой.

— Это — европеец, — сказал Якуб-хан. — Никто в Азии не делает так, слушая музыку.

И он позвал его к себе.

Они говорили долго о разных святых местах, о науке дервишей, об Афганистане. Потом Яку! б-хан дотронулся до плеча загадочного дервиша и сказал, понизив голос:

— Ты ученый, хаджа. Ты много ученей всех хаджи, кого я видел, но ты — френги.

Вамбери понял, что этот человек видит его насквозь. Делать было нечего, но он все же твердо сказал:

— Нет!

Якуб-хан откинулся назад и задумался.

— Нет, — пусть будет так. Я не хочу тебя губить. Иди с миром. Я ошибся. Вамбери не помнил, как он вышел из дворца, как ушел из Герата.

Эта сцена во дворце, описанная Николаем Тихоновым, правдива, хотя и не лишёна литературного вымысла. А как же все было на самом деле?

«Когда я был в Герате, — рассказывал Вамбери, — меня, помню, удивило, каким образом сын афганского эмира Шир-Али-Хана, Якуб-хан, который тогда управлял гератской провинцией, мог заподозрить мое европейское происхождение. Я объяснял себе это только тем, что он до меня видел много англичан, и потому ему сразу бросилось в глаза, что я лицом больше похож на европейца, чем на своих спутников-татар. Тем не менее многое в этом эпизоде оставалось для меня загадочным».

Прошли годы, и загадка прояснилась. В период военной конфронтации Афганистана с Англией Якуб-хан, унаследовавший к тому времени трон отца, был захвачен в плен англичанами и вывезен в Индию. В отряде, который сопровождал его, находился английский полковник Роберт Вамбертон. После возвращения в Англию полковник опубликовал книгу «Восемнадцать лет возле Хайберского ущелья» (Лондон, 1900), в которой он писал:

«Напомнив Якуб-хану различные подробности аудиенции, известные мне по рассказу Вамбери, я спросил у него, верно ли то, что он сразу узнал в Вамбери европейца, и если да, то каким образом могло это произойти. И вот что рассказал мне бывший эмир.

— Как-то раз, — вспоминал Якуб-хан, — я сидел у себя наверху и оттуда смотрел на парад, Прямо перед моим окном играли музыканты. Вдруг я заметил в толпе человека, отбивавшего такт ногой. Я сразу догадался, что это должен быть европеец, так как в Азии делать это не принято. После, во время аудиенции, я действительно спросил незнакомца, не европеец ли он, и получил отрицательный ответ. Я не стал слишком допытываться, так как знал, что если против него возникнет хотя бы малейшее подозрение, то живым ему от нас не уйти».

А Вамбери ушел с миром, хотя жизнь его висела на волоске, как и в случае с одним бухарским сановником, с которым он случайно познакомился в маленьком пыльном городке на берегу Амударьи. Этот сановник без труда узнал в Вамбери европейца и долго колебался, выдавать его властям или пощадить. В конце концов чувство человеколюбия одержало в нем верх.

Дороги Востока. Им нет конца. Надо запасаться большим терпением и мудростью, чтобы пройти этими дорогами.

Однажды Вамбери приподнялся в седле и засмеялся. Перед ним были темные глиняные стены Мешхеда. Он вернулся в Персию.

Худой, черный как уголь, обросший волосами, со шрамами на руках и плечах, Вамбери вошел в турецкое посольство.

Когда через несколько дней суматоха, вызванная его возвращением, улеглась, Вамбери зашел посидеть к турецкому послу. Турок спросил его:

— Ну а теперь скажите: нашли вы то, что искали?

— Нет, ответил Вамбери, — я не нашел и сейчас скажу почему. С детства я хотел узнать как можно больше языков и людей. Я узнал. Я хотел найти в Азии старых мадьяр, о которых живо предание в Венгрии. Я искал их и не нашел. Что делать! Но у меня душа исследователя.

— А почему, Вамбери, вы вернулись живым? Вы не думали об этом?

— Я вернулся живым потому, что пошел с чистым сердцем к диким народам, привыкшим видеть нож даже в руке друга. Если бы я хитрил из корысти и шпионил в самом деле, я попался бы. Но я мог смотреть в глаза этим людям, и в этом была моя сила.

Вамбери — это гордый, мужественный и умный человек. Он твердо знал, что жизнь — хорошая штука, а Восток — не повод для пустых фантазий.

Если мы хотим быть не «востоколюбами», а востоковедами, мы должны стать людьми (гражданами) мира, принимающими этот мир во всем его многообразии и открывающими себя всем народам мира. Востоковедение, как и любая наука, интернациональна, ибо ее цель — сплачивать народы в единое мировое сообщество, в единый социальный организм на принципах гуманизма и мирного сотрудничества. Путь достижения этой цели труден и тернист, но другого не дано. Особые трудности представляет изучение духовной культуры человечества и таких ее важных компонентов, как религия, философия и этика, образующих костяк мировоззренческих ценностей.

Российская империя, а затем и Советский Союз впитали в себя и синтезировали многие культурные ценности Востока и Запада, опровергая тем самым известные поэтические слова Редьярда Киплинга:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень Суд.

Увы, но в конце XX в. политики, призванные традицией многовекового государственного строительства в многонациональной стране и своими партийными клятвами сплачивать народы в духе дружбы, самым постыдным образом, под пьяные вопли возвели барьеры не только между Востоком и Западом, но и между родственными нациями некогда единого в своем многообразии общества. К большому удивлению, призрак феодализма вновь замаячил тогда, когда, казалось бы, с темным средневековым прошлым покончено давно и навсегда. Однако история имеет линейную направленность только в сочинениях утопистов-оптимистов, но не в реальной действительности. Не каждому дано осмыслить всю тяжесть исторической ноши, всю силу исторических традиций, которые люди сами создают и сами же пытаются сокрушить.