Миф Протагора - самый длинный и самый откровенный текст о политике софистов, имеющийся в нашем распоряжении, несмотря даже на то, что сопровождающая его платоновская мысль и подчинение драматическим целям диалога не имеют цены во всех смыслах этого выражения. Дело в том, что logos в контексте мифа появляется - в отличие от того, что мы могли бы ожидать, исходя из Горгия, Антифонта или приемов похвального слова, - как нечто радикально непригодное для установления политического измерения: "искусство членораздельных звуков и слов" берет начало в прометеевском хитроумии, и тем не менее прометеевские люди, не зная "политического искусства", становятся добычей зверей или истребляют друг друга (321 с - 322 Ь).

Напротив, им требуется - и в этом все существо мифа, - дополнительный дар Зевса, aidôs и dikê, чтобы служить "порядком для городов и связями, собирающими людей для дружбы" (poleôn kosmoi te kai desmoiphilias sunagôgoi, 322 с). При этом aidôs и dikê очень традиционно и вполне в платоновском духе истолковываются как нравственные добродетели, достаточным свидетельством чему может служить уже один перевод этих слов, которые Круазе передает как "стыд" и "справедливость": Зевсу приходится привить людям этику как условие совместного существования в политике.

Однако возможна и другая интерпретация, которая в любом случае выйдет убедительной, если только мы начнем рассматривать миф, - как это приглашает делать и сам Протагор в следующем по ходу диалога отступлении, - имея в виду logos, "непрерывную речь", с помощью которой этот миф дополняется и дешифруется на обыденном языке. В самом деле, в данной софистом интерпретации великого политического мифа софистики посредником в логосе выступает - логос: обучаться добродетели - все равно, что обучаться "говорить по-гречески" (328 al), и вот почему, между прочим, легко поверить, что добродетели может обучить всякий или, что то же самое, никто.

И вот именно в том, что касается функции логоса, миф Протагора был подвергнут еще одной, решительной переработке, и случилось это в эпоху, когда вторая софистика размышляла о могуществе риторики посреди расцвет а римской империи. Текст Элия Аристида - откровенно антиплатоническая переделка мифа, которая закрывает дорогу всякой этической интерпретации и навязывает интерпретацию риторическую: божественный дар, лежащий у истоков политического, составляют уже не двусмысленные aidôs и dike, но logos в самом буквальном своем смысле. Ведь связь, о которой говорит миф, - это и есть не что иное, как риторика. Это она предопределяет саму возможность существования полиса, она, собственно говоря, и является политической силой сцепления, которая "и ныне сплачивает и хранит порядок (sunekhei te kai kosmei) даже в тех городах, которые населены с древнейших времен, всякий раз изыскивая то, что полезно для установившегося порядка" (pros tous parontas aei kosmous zêtousa to prosphoron, 401). Она же обеспечивает и связь между богами и людьми, она есть "скрепа всего" (sundesmon [...] toupantos, 424V силою которой создается нечто вроде всемирного города, гарантирующего космическую согласованность передачи идей. Я предлагаю еще раз перечитать этот слишком хорошо знакомый каждому миф, опираясь на двойную поддержку, которую предлагают нам, с одной стороны, связная речь, а с другой стороны, remake Аристида.