Итак, Фрейд предлагает вторую таксономию, в качестве критерия на этот раз принимающую "тенденцию", или намерение, которое можно приписать самому автору остроты. Потом аналитический раздел сменяется разделом синтетическим, где Фрейд, перегруппировав свои таксономические показания, задается вопросом о "механизме удовольствия", производимого остроумием. Так как по своей проблематике эти две главы дополняют друг друга, я буду обращаться одновременно к обеим, следуя по пути, который указывают нам отношения между смыслом и бессмыслицей.

В этом членении софизм вновь обнаруживается как на стороне безобидного, так и на стороне тенденциозного остроумия. В чем же состоит безобидность софистических острот и какого рода удовольствие они производят? Когда остроумие безобидно, "оно остается самодостаточным вне зависимости от какой бы то ни было подоплеки", "оно само себе служит целью": в этом "автономном" функционировании, аналогичном эстетической репрезентации, мы ищем только способ разбудить удовольствие в слушателе и доставить удовольствие самим себе. Фрейд отмечает попутно, что "безобидная и поверхностная игра слов представляет проблему остроумия в его наиболее чистой форме, так как она [...] помогает нам избежать ошибок суждения, поставленного в зависимость от значимости смысла". В синтетическом разделе он повторяет это наблюдение, замечая внизу страницы, что "«дурные» острословия" - вроде "Ьоте-гои1агсГ (закатанный пирог домашнего приготовления), где омофония не соответствует никакой "основанной на смысле" связи, - "ничуть не дурны как остроты, иными словами, они вовсе не лишены способности вызывать удовольствие". В чистой безобидности, в дурной игре слов нет смысла, но есть еще удовольствие, и можно даже говорить об "удовольствии от бессмыслицы".

Затем Фрейд делает попытку дать обзор этого типа удовольствия, приноравливая его к своему общему принципу удовольствия как "сбережения": и вот, позволить звуку обогнать значение, это значит "сэкономить психическое усилие" подобно ребенку или даже больному. Что более удивительно, остроумие мысли и, следовательно, ошибки в умозаключении подчиняются тому же самому механизму: "Легче и удобнее покинуть дорогу, уже проторенную мыслью, чем держаться ее, собирать мешанину из разрозненных элементов, чем противопоставлять их друг другу; особенно приятно допускать силлогистические формулы, отвергаемые логикой, и, наконец, соединять вместе слова и идеи, не заботясь об их значении: вот, без сомнения [...]". Эта решительность должна быть столь же симптоматична, как и предшествовавшие ей колебания, ибо века сопротивления софизмам, трудность расставания с "торной дорогой", проложенной уже богиней Пар-менида: бытие есть, небытия нет, - наконец, симпатии самого Фрейда-все это отнюдь не способствует уверенности в том, будто так легко будет проститься со смыслом. И разумеется, речь уже не идет более о "жизни всерьез", но снова о младенце, о наркомане - о пивной болтовне, - об истерическом лицеисте и о некоторых категориях психопатов [...] И Фрейду ли изумляться, что "благодаря этому своему воздействию упражнение в остроумии является источником удовольствия, потому что вне остроумия любая аналогичная манифестация минимального интеллектуального усилия возбуждает в нас неприятное ощущение гадливости".

Нас окружает полная амбивалентность: ведь отказывая удовольствию от бессмыслицы в какой-либо ценности, Фрейд параллельно с этим подтверждает его самостоятельную роль практически вплоть до способности функционировать автономно: дело касается тех случаев, когда мы, "полностью осознавая ее абсурдность и движимые исключительно влечением к плоду, на который наложен запрет разума", используем бессмыслицу, как ребенок использует игру, чтобы "стряхнуть ярмо критического разума", чтобы восстать против тиранических ограничений, "наложенных на нас стремлением к познанию [...] реальности, истины и лжи". Анализ "крайних примеров", предложенный Фрейдом в одном из примечаний в самом конце первой синтетической части его сочинения, еще нагляднее объясняет то удовольствие, которое взрослый аристотелик испытывает, впадая в детство. Удовольствие, которому я не стала бы противиться. "Один из гостей, которому подали рыбу, дважды обмакивает руки в майонезе и запускает их себе в волосы. Потрясенный вид соседа по столу, казалось бы, заставляет его признать свою неловкость, и он извиняется такими словами: «Прошу прощения, я думал, что это шпинат!»". Фрейд, не зная, какое имя дать этому типу выражений - "похоже, что они заслуживают наименования «остроумно выглядящего вздора»'1, - объясняет их эффект тем, что они держат "слушателя в ожидании остроумия, так что он силится раскрыть смысл, спрятанный за бессмыслицей, однако не находит его, потому что в наличии имеется только бессмыслица в чистом виде". Анализ удовольствия, вызванного бессмыслицей, приводит к однозначному выводу: это довольно жестокая забава ощутить себя хозяином на площадке аттракционов: "рассказчику определенное удовольствие доставляют расставленные им ловушки, которые сбивают с толка и раздражают слушателя. Последний смягчает свою досаду, видя перед собой перспективу стать в свою очередь рассказчиком". Точно такие намерения Аристотель приписывает жертве софизма, так тесно связанного с означающим, акцентуацией и пропусками в тексте, что опровергнуть его становится делом невозможным: единственное, что остается делать с абсурдностью, не поддающейся никакому объяснению ни в рамках, ни за рамками способа ее выражения, - это вернуть ее отправителю, попросту повторив ее, отчего жертва мгновенно превращается в палача.

Таким образом, мы имеем нечто вроде тенденции нетенденциозного остроумия, заключающейся в использовании орудий разума, таких как принцип экономии, содержательность логических форм, рефлекс значения, против самого разума; насилие - неизменно второго порядка и критического характера - применяется здесь, чтобы восстановить "первоначальные свободы" и "облегчить бремя интеллектуальной образованности". Но, как и софистика, это остроумие представляет собой явление одновременно целебное и отталкивающее, которое должно оставаться в маргинальном положении.

Итак, исследование безобидного остроумия позволяет осудить / реабилитировать удовольствие от бессмыслицы. Удовольствие от тенденциозного остроумия поведет нас еще дальше и поможет избавиться от некоторых сомнений: оно позволяет привлечь бессмыслицу всю без остатка иод юрисдикцию смысла, придавая смысл - и какой смысл! - бессмыслице.