Один такой pharmakon, принадлежащий к магической фармацевтике Похвалы, пропетой Горгием, стал опровержением Федра: лекарство док-сографа с самого начала подчеркивает ценность письма, египетское зелье - ценность не припоминания, но памяти как таковой. Царь у Платона ставит Тевту в вину главным образом то, что тот передал своим ученикам doxa мудрости, а не свою alêiheia, и тем самым создал "доксомудрецов вместо мудрецов": посредством логического хиазма первая фраза посвящения уверенно утверждает, что доксомудрецы-доксософисты с большим правом являются настоящими мудрецами-софистами, нежели философы, продолжающие цепляться за философию. "Я изложил для тебя на письме (anegrapsa) в двух книгах рассказ о тех, кто философствовал, считаясь практикующими софистику (tous philosophêsantas en doxêi sophisteusai), и о тех, кто получил имя софистов в собственном смысле слова (kai tous houtô kuriôs prosrhêtentas sophistas)"\ софистика - это свойство, kurios, и для философа речь идет о том, чтобы достичь doxa, внешнего блеска софистики, если угодно, славы. Этой перевернутой с ног на голову таксономией посвящение открывается (479), и ею же, на сей раз обращенной к авторитету прошлого, служащего образцом, оно заканчивается (484): "Софистами древние (hoipalaioi) называли не только тех ораторов, которые произносили речи необыкновенно хорошо и прославились, но также и тех философов, которые выражали свои мысли в свободной форме: именно о них мне следует сказать в первую очередь, ибо, не будучи софистами, но только представляясь ими, они заслужили право носить это имя". Итак, только лучшие философы (tous хип euroiai hermêneuontas, "владеющие струящейся герменевтикой" - если сохранить метафору потока или течения, всю важность которой нам предстоит оценить), могли подняться до имени и статуса софистов. Вспомним Гамма 2 (1004 Ь27 слл.): софисты, как и диалектики, работают в "том же роде", что и философия (они рассуждают о сущем, которое общее для всех), но "софистика есть только видимая, а не настоящая философия", она "кажется, но не есть" (phainomenê, ousa d ' ou). Согласно Фило-страту, это о философах надо сказать: ouk on tes sophistai, dokountes de, "они не суть софисты, но только кажутся таковыми". Так в палимпсестах, которыми вторая софистика отвечает Платону и Аристотелю, софистика становится моделью и жанром-эпонимом философии.

Весь план Жизнеописаний определяется дихотомией между аутентичными софистами и философами, хорошими постольку, поскольку они являются доксософистами и заслуживают эпонимии. Первый раздел первой книги посвящен фактически этим последним, называемым иногда "философами-софистами". Это краткий обзор, в котором бегло перечислены и обрисованы в нескольких штрихах квази-незнакомцы - Евдокс Книдский (одно время ученик Платона, годы жизни, очевидно, с 408 по 352) и Леонт из Византия (участвовал в захвате Византия Филиппом Македонским), Диант Эфесский (имевший связи с Академией и с Филиппом) и Карнеад (основателю Новой Академии в Афинах во втором веке отведены едва четыре строки), далее, жившие в самом конце старой эры Филострат Египетский, связанный с Клеопатрой, и Теомнест Навкратийский, о котором известно еще меньше, - и, наконец, рассказ, превращающийся здесь в пространное изложение, доходит до двух знаменитостей первого и второго веков нашей эры, ради которых, как кажется, и была выстроена категория философа-софиста: это Дион из Прузы и его ученик Фаворин. Но нужно при этом заметить, что одни и те же слова повторяются в рассказе о любом из представителей этого течения: они учились философии, они и суть "философы", но их "внесли в списки софистов", они "признаны достойными" фигурировать в них, их "сочли", "назвали", "провозгласили" софистами (enegraphê, proserrêthê, enomisthê, egrapheto, prosrêthenta, apênegken, ekêrutten, 484-489), и в самом своем философствовании они поступали как софисты (sophistika sophistou, 487; sophisîikôtatai, 488; Sophisten [...] sophistêi, 491), движимые двумя побудительными силами, которые, как правило, неотделимы одна от другой: таковы политическое влияние и ораторское искусство. Речь, однако, идет об очень особенном ораторском искусстве, которое делают в высшей степени примечательным не столько современные Филострату распри, например, между азианизмом и аттикизмом, сколько то, что в нем обнаруживаются все симптомы софистикации в крайнем их выражении: искусство времени, искусство противоречия и искусство звука - импровизация, дух возражения и состязания (490-491), парадоксы, minimalia и стиль оракулов (487,489), вплоть до признания - как аттикистами в лице Диона, так и азианистами в лице Фаворина - преимущественных прав голоса и звучания перед смыслом слов (487,488,491): как Траян провозит Диона на своей триумфальной колеснице, не "понимая, о чем тот говорит", но в знак восхищения его личностью, так и римская толпа, не зная греческого языка, слушает галла-гермафродита, испытывая удовольствие от "звуков его голоса, многозначительности бросаемых им взглядов и ритма его речи". И потому Филострат может закончить эту первую часть своего труда теми же словами, с каких он ее начал: "Вот все, что я собирался сказать о тех, кто философствовал, слывя софистами (еп doxii tou sophisteusai). Теперь - о тех, кого именуют софистами в собственном смысле слова {kurios prosrethentes sophistai)" (492).