Если значение риторики в самом деле претерпевает от Платона к Аристотелю смысловую мутацию, заключающуюся в том, что теперь в словосочетании "хорошая риторика" омонимичным становится не существительное, а прилагательное, соответствует ли это перельмановскому замыслу удовлетворить требования Федра при помощи Риторики Аристотеля?

Риторическая империя открывается завоевавшим славу кредо: "Подчиняя философскую логику новой риторике, я занимаю четкую позицию в извечном споре, противопоставляющем философию риторике и начатом еще великой поэмой Парменида.

Именно он, а вслед за ним и вся великая традиция западной метафизики, прославленная именами Платона, Декарта и Канта, неизменно противопоставляет поиск истины, этот декларируемый предмет философии, технике риторов и софистов, довольствовавшихся признанием мнений столь же разных, сколь и обманчивых" [19].

Будучи учеником Эжена Дюпреэля, Перельман вполне способен, вслед за Цицероном, Исократом, Квинтилианом и Элием Аристидом, не только со всей ответственностью принять сторону риторики как "жизни действенной" против философии как "жизни созерцательной", но и еще решительнее принять сторону "технических методов риторов и софистов", сторону риторики-софистики, той самой, которую платоновская традиция заклеймила как "дурную" риторику, противопоставив ей "поиск истины", риторику-диалектику, "хорошую" риторику.

Кто выступает против философии - Перельман или софистика? Может показаться, что подтверждением прософистского и антиплатоновского характера "новой" риторики, созданной Перельманом, служат его постоянные ссылки на Аристотеля, чье имя, впрочем, красноречиво отсутствует в перечне тех, кто образует для него "великую традицию западной метафизики". Действительно, Перельман очень рано осознает, что труд его во многом сводится к переписыванию Аристотеля на новый лад: "[...] работая над этой книгой, мы отдаем себе отчет в том, что метод, к которому мы обращались, в значительной мере является методом Риторики Аристотеля; во всяком случае, интересы последнего до странного близки нашим. Для нас это стало одновременно и неожиданностью, и откровением". Но вот какое обстоятельство полностью опровергает эту гипотезу и преподносит сюрприз и откровение уже читателю Перельмана: Риторика Аристотеля, как понимает ее Перельман, включает в себя слитые в неразрывное целое Риторику и Топику, то есть ту диалектику, которую, в отличие от (екНпё гЪёЮпкё, мы уже имели случай оценить как "критическую", диалектику, практиковать которую софист не должен ни при каких условиях.

Не состоит ли двусмысленность - не нейтральная двусмысленность риторики, но намеренная двусмысленность сделанного Перельманом выбора, - в том, чтобы встать на сторону софистики против Платона, но при этом взять сторону Аристотеля против софистики?