Сегодня, когда наука оказалась в кризисе, вызванном скорее внешними, социально-экономическими, чем внутренними, теоретическими трудностями, вновь поднялись дискуссии об альтернативных формах знания. К ним прежде всего относится массив как ненаучного, так и вненаучного знания, характеризующийся собственной предметной областью, техникой, методами, способами организации и коммуникации. Наибольший интерес вызывают эзотерические знания — астрология и теософия и даже магия и алхимия. Растет интерес к восточным культурам и наблюдается повальное увлечение Йогой. Нельзя не отметить популярность нетрадиционной медицины, которая по причине удорожания лечения становится все более распространенной даже в развитых странах.

Классический идеал науки противостоял всем этим архаическим знаниям как формам суеверия, однако сегодня к ним проявляется широкий интерес не только со стороны публики, но и в среде ученых. Тому немало причин. С точки зрения критики идеологии интерес к оккультным наукам — симптом болезни общества. Наука связана с демократией, а миф — с тоталитаризмом, — так можно охарактеризовать радикальную критику ненаучных форм знания. Вместе с тем, если обратиться к трудам современных ученых, то можно заметить, что они в своих поисках новой идеи науки обращаются как раз к нетрадиционным формам знания и находят немало интересного в восточной мудрости, где мир рассматривался как непрерывное становление, в античной заботе о себе, которая не сводилась только к самопознанию, в семиотике мира средневековых ученых, которые разрабатывали медицину на основе соответствия микро - и макрокосма.

Так странным образом в диалектике соотношения научного и вненаучного знания проявляется связь традиции и новации. С одной стороны, современные специалисты по астрологии и теософии, как правило, имеют высшее образование и посредством этого подводят под них научную базу. С другой стороны, современные ученые, обращаясь к герметическим искусствам и учениям древних мудрецов, находят там стратегические ориентации со значительным эвристическим потенциалом. Зарождение идеи науки тесно связано с философской ориентацией на постижение начал и причин сущего, на поиски непротиворечивого, доказательного и систематического знания. Однако то, что сегодня является наукой, радикально отличается от этой первоначальной установки.

Уже в новое время наука вовсе не озабочена постижением сути бытия, а связана с поисками эффективных средств его преобразования. Если в докапиталистических обществах теории не имели применения в сфере ручного производства и социального управления, то сегодня массив научной информации активно используется для принятия решений в экономике и политике. Научно-техническое знание становится инструментом власти и используется для манипуляции природными и социальными процессами. Оно оказалось оторванным от жизненных ценностей, и важной задачей общественности является обсуждение стратегических ориентации научно-технического прогресса: каковы его цели и задачи, как гуманитарная культура может и должна участвовать в обсуждении и выборе направлений раззвития науки и техники? Эта проблема из умозрительной становится возможно самой актуальной, ибо манипуляция природой, превращение ее в источник сырья и материал для технических преобразований ведет к ее истощению и создает угрозу существованию общества. А манипуляция человеком, научная регламентация его поведения приводит к скуке и депрессии, росту психических заболеваний, которые являются закономерной реакцией на перегрузку человеческой психики.


Наука в сознании современного человека выступает чем-то священным, и хотя он боится ее опасных последствий, вместе с тем не подвергает сомнению правомерности ее исходных оснований. Между тем эти основания испытали существенную деформацию, и если первоначально они вырастали из человеческих потребностей и желаний, то, начиная с XVII столетия они стали складываться на почве промышленного освоения мира. Так, язык одного из первых философов науки — Ф. Бэкона уже полон технических и судейских метафор и наука связывается не с постижением сути бытия, а с преобразованием и покорением природы. Сегодня «воля к власти» над природой и человеком ставится под сомнение. Но ее невозможно преодолеть только философской критикой или просвещением, ибо она есть жизненный выбор людей. Вместе с тем, обращая внимание общественности на эти скрытые предпосылки научно-технической культуры, философия способствует их открытому обсуждению и тем самым открывает более широкие возможности свободного выбора людей.

Современная наука — сравнительно недавнее и искусственное образование. Когда говорят о ее связи с практической жизнью, к этому надо относиться осторожно. Современная наука не имеет естественных генетических связей с практикой и техникой и тем более с жизнью. Она связана с зародившейся еще в Древней Греции установкой на теорию и появлением экспериментального метода, благодаря которому теоретические модели получили возможность реализации — возможность искусственного воплощения в форме технических устройств. Производство обходилось без теоретической науки по меньшей мере до XVIII столетия. Конечно, при этом существовали специфические формы знания — разного рода рецепты, навыки и умения, но они с точки зрения критериев научности выглядели как несовершенные и не использовались при создании теорий. Между тем в повседневной жизни, в принятии тех или иных решений люди обходились без научных рекомендаций и сумели выжить в неизмеримо более суровых условиях, нежели современные. То обстоятельство, что считающиеся сегодня ненаучными и активно вытесняемые в структуре современного образования знания долгое время служили основой выживания людей и передавались как опыт и наставление, как совет и рецепт, заставляет отнестись к ним по меньшей мере с уважением, а возможно, и пересмотреть негативное к ним отношение.

Наука, которая активно вторгается во все сферы жизни, оказывается не везде уместной и эффективной. Поэтому сегодня вновь должен быть поставлен кантовский вопрос о границах разума. Наивная вера в его безграничность не идет на пользу науке и тормозит ее развитие. Более того, именно вследствие этой уверенности некоторые ученые подвергают онаучиванию не только мораль и нормы повседневного общения, но и массив религиозно-мистического и оккультного знания, создавая видимость их рационализации. Процессы онаучивания опасны прежде всего для самой науки, а также, например, и для религии, которая в результате такой рационализации, как уже отчасти случилось в ходе Реформации, утрачивает свои духовные сокровища. И в целом гуманитарные науки в результате сциентизации, возможно, становятся более системными и строгими, но теряют душевность и духовность, которые имеют самостоятельную ценность и вовсе не сводятся к разуму.

Опасность онаучивания искусства, морали, медицины, религии и других ненаучных форм знания состоит в гомогенизации культуры. Наука превращается тем самым в форму тоталитарной идеологии. Более эффективной кажется такая модель культуры, в которой наука сосуществует и взаимодействует с альтернативными формами знания. Человеческая жизнь достаточно разнообразна и наука не может удовлетворить все духовные потребности. Разум бессилен перед любовью и смертью, точно так же мораль не сводится к выбору рационального решения, иначе непонятны муки Раскольникова, который страдал не от того, что он совершил оплошность при убийстве старушки-процентщицы, а от угрызений совести. Поэтому после нравственного перелома он размышлял не о том, как совершить идеальное преступление, а о том, как решиться на акт признания и покаяния.

Вероятно, разного рода мистические верования тоже могут быть оправданы, поскольку они помогают обретать уверенность и выживать в нашем все еще полном случайностей мире, которые не может предсказать наука. Но желательно, чтобы вера в «черную кошку» или в «дурной глаз» не действовала в стенах научной лаборатории, где исследователь должен опираться на точные расчеты и эксперименты.

В современной цивилизации сосуществуют и взаимодействуют различные культурные традиции, мировоззрения и интеллектуальные установки. Наука занимает среди них достойное, но отнюдь не главное место. Прежде всего философия, здравый смысл публики, исторические традиции и современные нормы поведения, выражающие интересы широкой общественности, являются тем базисом, который образует стратегические установки инструментального знания. Но наука — не только средство удовлетворения практических или военных интересов общества. Она представляет собой поиск истины и, таким образом, выступа


ет важнейшей целью культуры, придающей ей смысл. Поэтому научные решения и оценки должны применяться по отношению к традициям и нормам общественной жизни, в которой немало закостеневших предрассудков, нуждающихся в критике и преодолении. Развитие современной цивилизации во многом будет зависеть от того, насколько удастся реализовать пластичное взаимодействие науки с альтернативными формами знания в разнообразных институтах общества.

Представления о науке и цивилизации оказались настолько слитыми, что утратились их специфические особенности и различные функции. Это связано с пониманием цивилизации как материальной составляющей культуры, в крайнем случае как рационально-овеществленной, инструментально-технической ее стороны. В таком ракурсе наука выступает как инструментальное действие и вместе с критикой научно-технической цивилизации, как установки на покорение природы, общества и самого человека, подлежит осуждению, а в леворадикальном дискурсе даже изгнанию.

Между тем цивилизационный процесс не ограничивается техническими изобретениями и комфортом. В самом широком смысле он может определяться как порядок и предполагает организацию человеческого бытия в соответствии с гармонией космоса (как в античности), с божественными заповедями (как в средние века), с принципами разума (как в новое время). Эта организация не исчерпывается порядком знания или власти, а предполагает дисциплину духа и тела, и, таким образом, цивилизационный процесс не остается в сфере идей или внешних институтов, а протекает в душах людей, реализуется как форма контроля и управления за своим поведением, образом мысли, речью, переживаниями и т. п.

Обычно считается, что наука не имеет отношения к этим внутренним психическим практикам и забота о душе — это задача разного рода учителей, наставников и мудрецов, священников, моралистов и литераторов. Однако к числу парадоксов современности относится и тот, что традиционный гуманитарный дискурс о человеке выполняет не только ту функцию, которая ему приписывается. Возвышенный и благородный, критический и обличающий, претендующий на истину и морализирующий, сегодня он влияет на человека в неизмеримо меньшем масштабе, чем незаметные, но всепроникающие онаученные советы, консультации, оценки и рекомендации, которые разработаны чуть ли не на все случаи жизни. Парадоксально, но факт: с одной стороны, наука отказалась от притязаний на решение загадок жизни; с другой стороны, отказавшись от жизненного мира как от фундамента, она, как ни странно, стала влиять на жизнь в неизмеримо большем, чем прежде, масштабе. Философия и гуманитарное знание на словах призывают к обращению к проблеме человека, а на деле постепенно отказываются от гуманизирующего дискурса и все чаще говорят о смерти Бога, субъекта, автора и самого человека. При этом бросается в глаза, что оставшиеся правоверными гуманитарии, которые занимаются реконструкцией идеи человека и вырабатывают благородный и возвышенный язык о человеческих ценностях, о месте и назначении человека, обличают пороки современной научно-технической цивилизации и призывают к высоким идеалам, выполняют вовсе не ту функцию, которую они себе по старинке приписывают. Разговоры о высоком назначении человека и об ответственности, конечно, в какой-то мере способствуют воспитанию чувствительных натур, однако при этом они притупляют бдительность к тем оставленным вне поля внимания морализирующего автора факторам, которые воздействуют на человеческую жизнь. Ведь известно, что такие разговоры нередко камуфлируют неприглядную действительность и лишь создают впечатление, что кто-то взял на себя заботу об улучшении человеческого рода.