Проблема языка, объявленная в начале XX в. центральной проблемой философии, похоже, остается таковой и в новом тысячелетии. Язык всегда был и есть предметом пристального внимания человека. Но теперь уже не только философы, а, пожалуй, все пишущие и говорящие осознают его не как инструмент, а как систему, управляющую нами. Слова Хайдеггера «это не мы говорим языком, а язык говорит нами» принимаются теми, кто считает язык «домом бытия», и теми, кто использует для его характеристики метафоры «мухоловки», «ловушки» или даже «тюрьмы». Из средства отображения мира и констатации положения дел, из способа выражения переживаний и чувств язык превратился в нечто самостоятельное и при этом не только неподвластное человеку, но и весьма упрямое и даже репрессивное по отношению к нему. «Язык, — говорил Р. Барт, — это плохой слуга, но хороший хозяин»[5].

Весь XX в. проходил под знаком очень внимательного отношения к языку и призывов к осторожному его использованию. Уже логические позитивисты указали на значительное число языковых ловушек, в которые попадают не только профаны, но и ученые, и особенно метафизики. Трудности использования языка не ограничиваются софизмами и логическими ошибками, часть которых описал еще Аристотель в «Софистических опровержениях». Соблюдение логико-грамматических правил не гарантирует от ошибок, и поэтому программа логического анализа языка постепенно обрастала дополнительными методологическими нормами, регулирующими значение и смысл выражений. Так, еще Р. Карнап призывал к необходимости достроить грамматику и логику наукой о «логическом синтаксисе». Он указывал на тот факт, что существуют правильные, но при этом ничего не значащие и бессмысленные утверждения типа «эта рыба пахнет голубым». Деятельность «логических эмпиристов» была ориентирована на поиски «идеального языка», свободного от недостатков естественного словоупотребления. В сущности, такая же ориентация характерна и для лингвистических и даже этнокультурных исследований. Следы «универсальной характеристики» Лейбница и «идеальной грамматики» школы Пор-Рояля остаются в большинстве специальных и философских теорий и вряд ли исчезнут в дальнейшем. Трудно представить, как возможны рассуждение, комму


никация, понимание и перевод без таких ключевых понятий, какими являются «истина», «значение», «смысл», «информация».

Поворот в философии языка в XX столетии вызван обращением Витгенштейна к анализу обыденных речевых практик. Они отличаются от профессиональных языков тем, что используют не одну, а множество I языковых игр. Поэтому Витгенштейн заменил понятие истины поняти - ! ем достоверности, которую он определил на основе не научных или ме - | тафизических критериев, а на основе норм и правил, выступающих формами жизни, установлениями и институтами. В естественном языке нет универсальных стандартов истины, предписывающих, наподобие морального кодекса, некие обязательные действия, которые на практике все равно не выполняются. Расцениваемые прежде как недостатки: нечеткость, бессистемность, многозначность, зависимость от контекста и другие характеристики обыденного языка, на самом деле оказываются важнейшими свойствами, обеспечивающими его продуктивность.

Логического анализа недостаточно для преодоления ошибочного применения языка, ибо отвергнутое нередко возвращается под другим именем и скрывается за его респектабельным фасадом. Например, можно критиковать науку и призывать к возрождению человека на основе гуманистического дискурса. Однако если этот дискурс останется не проанализированным и не очищенным от репрессивных установок, которыми он заражен в не меньшей степени, чем социально-политический или научно-технический языки, то возлагать на него надежды по меньшей мере наивно и опрометчиво.

Сегодня интерес философии должен сосредоточиться на гуманитарном дискурсе, который раньше не вызывал ни интереса у серьезных ученых по причине своей «поэтичности», метафоричности, неинформативности, расплывчатости, ни подозрения у критиков идеологии по причине своей возвышенности и моральности. Однако постепенно это отношение изменилось: под подозрением оказались не только идеология, но и техника, не только наука, но и литература. Внимательное и осторожное отношение к литературе вырабатывается далеко не у каждого, кто ее много читает и даже профессионально исследует. Исследователь должен любить свой предмет, чтобы потратить самое дорогое — собственную жизнь — на его изучение. Именно чувство симпатии оказывается решающим в выборе тех или иных, и не только жизненных, но и профессиональных ориентаций.

Это обстоятельство со всей силой обнаруживается при попытке со - 5 п оставления и открытия общего и отличительного в программах анализа языка. Между тем, редко кто способен критически и скептически посмотреть на самого себя и предмет своей симпатии. Язык имеет самый широкий спектр значений и оценок. В нем видят божественное начало и тайну. Язык как символическая система таит в себе загадку человеческого сознания и культуры. Сегодня популярен радикальный тезис: все есть язык. Идет ли речь при этом о символической нагруженности всего, что происходит с человеком — и тогда язык неотличим от сознания, действующего как понимание и осмысление, или же язык — это просто форма жизни, в том отношении, что его значения неотделимы от упорядочивающих ее институтов и в этом смысле образуют саму систему порядка?