Слово «философия», введенное в культурный обиход древнегреческим мыслителем Пифагором, заключает в себе одно из древнейших понятий об универсальном способе осознания человеком самого себя через свое отношение к миру, Богу, другим людям, к самому себе. В буквальном переводе с греческого «философия» означает «любовь к мудрости» (с греч. phileo — люблю, sophia — мудрость). Для первых греческих философов мудрыми могут быть только боги, которые правят Вселенной. Люди же могут лишь стремиться к мудрости, познавать мир и самих себя. Мудрость дается тем, кто бодрствует, кто способен видеть, слышать и говорить. Платон усматривал в философии умение продвигаться от незнания к знанию с помощью строгих доказательств и аргументов, стремиться к идеалам истины, добра и справедливости. Философ познает сущность бытия, предметные значения (идеи, первообразы, по Платону) которого определяют специфику философских знаний.

Идеи — это «существующие сущности», и познание их составляет учение о сущности, т. е. философскую онтологию (с греч. ontos — сущее, logos — учение, понятие). Для Аристотеля мудрость означает науку о первопричинах и первоначалах всего сущего. Если другие науки познают какие-то части сущего, то философия изучает общую природу сущего. Поэтому мудрым Аристотель называл того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое для человека, того, кто более точен и более способен научить выявлению причин.

Метафизика Платона и Аристотеля является классическим образцом онтологии, определяющим развитие философии от античности до начала нового времени. Вместе с тем в рамках общей онтологической парадигмы философские системы Платона и Аристотеля находятся в отношении конфронтации, которая продолжалась в форме борьбы неоплатонизма и неоаристотелианства и в средние века. В то время под онтологией понимали общую метафизику, учение о сущем как таковом, которое наряду со специальной метафизикой- теологией, космологией и психологией, входило в корпус философских дисциплин.

Платон считал образцом философии как науки геометрию. Другое значение термина «философия» у Платона связано с противопоставлением ее софистике: мудрым (sophos) является Бог, а человек — всего лишь любитель мудрости (philosophos). Любовь в определении философии у Платона занимает важное место, ибо она влечет к прекрасному, к мудрости. Философия и мудрость совпадают по своей цели. У Аристотеля мотив любви отходит на второй план, главным становится знание, исследование.

Приведенные определения философии вытекают из примата бытия, согласно которому знание определяется предметом. Всякое знание — это знание о чем-то, т. е. онтологическое знание. Основной вопрос философии: что существует, что есть сущее? Совершенное знание — мудрость определяется совершенным бытием. Таким образом, источник совершенства заключается не в образе, а в предмете, в совершенстве познаваемого бытия1. Парменид считал предметом философии чистое, неподвижное бытие, которое он противопоставлял небытию, а становление и изменение относил к предметам мнения.

Аристотелевское понимание предмета философии как всеобщего вечного и неизменного не выходит за пределы парменидово-платоновс-кой традиции, хотя он идентифицирован с первоосновой сущего и этим отличается от идеи Платона как первообраза. По мнению Аристотеля, самостоятельное существование идей лишь удваивает мир, поэтому у него сущности относятся к вещам как их причины и основы. Хотя Аристотель по-новому задает область сущего, но различие между ним и Платоном выражается лишь в нюансах.

В онтологической традиции методология (от греч. }юс1оз — путь) — это путеводитель к истине, причем метод должен соизмеряться с предметом и соответствовать ему. Метод Платона — это прежде всего путь совершенствования души и освобождения от оков мира теней. Этот путь состоит из четырех этапов. Одни из них основаны на представлении и наблюдении. Другие включают формы познания, ведущие к сверхчувственному миру. К ним относятся геометрия, опирающаяся на идеальные линии и фигуры, и философия, методы которой — припоминание и диалектика. Поскольку истина содержится не в представлении о внешних вещах, а в памяти души, которая когда-то созерцала истину своими «духовными очами», то и познание состоит в прояснении уже когда-то известного.

Методологические сочинения Аристотеля содержат более демократичное определение метода: он доступен не только для избранных, наделенных духовным зрением, но и для всех сведущих в науке о всеобщем и необходимом. Наука, по Стагириту2, опирается на восприятие, воспоминание и опыт. Он разработал «формально-логические» аспекты методологии: различие причин и оснований, требование непротиворечивости и др. Корпус методологических сочинений Аристотеля, позднее названный «Органоном», опирался не на геометрический метод, а на диалектику Платона и поэтому включал разработку теории корректного умозаключения, вывода. Аристотель набросал начала индуктивного и дедуктивного методов, теории доказательства и основных модальностей. Самой важной его заслугой является теория силлогизма, просуществовавшая в почти неизменном виде до XIX в. и ставшая основой формальной логики.

Аристотель защищал дисциплинарное подразделение философии. У Платона философ может рассуждать о разных вещах, но с единой теоретической точки зрения. Так же и Сократ, который считается основателем практической философии, пользовался диалектическим методом. Благо, красота, истина — это не предметы, на которые можно указать пальцем, а высшие идеалы, имеющие ориентирующее значение. Поэтому их правильное определение может быть задано только посредством теоретического анализа. Обучение умелому руководству государством считалось в античности главной задачей философии. Отзвук этих идей можно найти у современных интеллектуалов, которые стремятся легитимировать притязания на господство наличием теоретического образования. Но на самом деле современная интерпретация соотношения разума и власти неадекватна. Платон не претендует на власть, он лишь спрашивает устами Сократа, кто и как будет управлять правителями. Его «забота о себе» направлена на то, чтобы помочь тем, кто рожден властвовать, управлять собою. Тенденции технократизма активно противостояли Декарт и Кант, которые полагали, что свобода мнений несовместима с властью.

2 Так иногда называют Аристотеля, который родился в Стагире.

 

Аристотелевское разделение теоретической и практической философии направлено на защиту практической философии от диктата теоретиков. Его классификация наук опирается на разделы бытия. Неподвижное — неизменяющееся изучается геометрией и математикой. Самодвижущееся изучается физикой, психологией и другими науками о природе. Движимое и изменяемое — сфера человеческих действий; мир человеческой практики устроен так, что в нем неприменимы точные науки, и это не согласуется с платоновской идеей блага, на основе которой можно с абсолютной строгостью судить о практическом мире. Аристотеля можно считать основоположником будущей философии здравого смысла. Практическая философия решает важные политические и педагогические задачи, ее роль заключается в формировании «этоса», на основе которого возможна планомерная и эффективная деятельность по достижению целей жизни: мудрости и счастья.

Сфера неподвижного, неизменного — предмет первой философии, которая постигает первоначала и первопричины. Хотя в этом можно усмотреть преемственность с Платоном, общая онтологическая программа реализуется Аристотелем несколько иначе. Стагирит аргументирует введение неподвижного движителя тем, что должны быть первопричина всего сущего и перводвигатель всего движущегося. Перводвигатель у него имеет статус божественного, и поэтому первая философия называется еще и теологией. Ее предмет — первосущее среди сущего, неподвижный двигатель всего движущегося. Однако иногда Аристотель говорит о первой философии и более обобщенно: она исследует сущее как таковое и не идентична какой-либо отдельной науке, которая изучает лишь частную сферу бытия сущего.

Различие платоновской и аристотелевской метафизики проявляется в учении о воспоминании. Платонизм исходит из внечувственной истины, которая существует в мышлении, т. е. в душе, а не во внешнем мире. Аристотелизм поворачивает философию к внешнему, чувственно воспринимаемому миру, в котором истина раскрывается опытным путем. Используя позднюю латинскую дихотомию, можно сказать, что одна программа базируется на априорной, а другая — на апостериорной метафизике.

Их различие проявляется на примере доказательств бытия Бога. Августин, Ансельм, Декарт и другие платоники доказывали его, опираясь на идею всесовершенного существа, который не был бы таковым, если бы не существовал. В основе теологии Августина лежит идея «анамне-зиса» — воспоминания «врожденных» идей, благодаря которым возможно понимание опыта. Фома Аквинский — аристотелианец, использовал иную, «космологическую» аргументацию: наличие случайных, единичных, движущихся вещей предполагает первопричину и перводвигатель. Таким образом, познаваемое на основе чувственного опыта многообразие фактов и событий подтверждает существование необходимого совершенного существа. Точно так же в споре реалистов и номиналистов слышатся аристотелевские и платоновские мотивы: существуют реально общие понятия или они лишь конструкции мысли?

На протяжении своей длительной истории понятие философии значительно трансформировалось.

1. Прежде всего, в период формирования, начиная с УН-У1 вв. до н. э. и на протяжении всего последующего тысячелетнего периода (вплоть до IV-V вв. н. э., т. е. до истоков средневековья) философия в культурах Древней Греции, Древней Индии и Китая стремилась к постижению первоначал и законов бытия, которые расценивались как основа правильного образа жизни. Если ограничиться характеристикой древнегреческой философии, то постепенное ослабление мифологического давления на нее сопровождалось усилением ее рационалистических черт. Развитие философии происходило в соответствии с накоплением математических, астрономических и физических знаний.

2. Господствующая тенденция в средневековой философии выражалась в примате религиозной веры по отношению к познанию вообще и философскому познанию в частности. Поиски первоначал и первопричин сводились к оправданию Бога, в котором усматривалась конечная причина и первоначало сущего, бытия. Божественное Откровение и Вера нуждались в рациональной аргументации. Поэтому при всей сложности и противоречивости отношений Веры и Разума философия сохраняет за собой статус мудрости как рационального понимания Веры. Доказательства божественного бытия нуждались в логико-философских средствах аргументации.

3. Отказ от религиозно-теологического диктата в философии нового времени был связан с формированием новых ценностных ориентации в познании. Предмет философии претерпевает изменения под влиянием успехов естествознания, трансформирования механистической картины мира и затем — открытий эволюционного-биологического учения. В ХУШ-Х1Х вв. философия приобретает статус универсального учения о бытии, человеке и обществе.

4. Интенсивные процессы дифференциации и специализации знаний в XX в. не могли не сказаться на развитии философского знания. Сегодня его предметная область определяется настолько противоречиво и сложно, что распространенное ироническое суждение — «философия — это то, чем занимаются философы» — не столь уж тавтологично и не далеко ушло от истины.

Философия — учение об основах бытия, познания, общества и человеческой жизни. Философия приводит в систему знания о мире, стремится понять место в нем человека и таким образом исследует не только познавательное, но и ценностное, социально-политическое, нравствен

 

ное и эстетическое освоение бытия. Во всех своих многообразных формах (как общественное сознание — мировоззрение, как индивидуальный способ быть — экзистенция, как система понятий — знание) философия стремится к рациональному пониманию и критическому анализу и этим отличается от мифологии, религии и искусства. Тяготея к познанию, философия не тождественна позитивным наукам, она находит в них недоказываемые, кажущиеся естественными предпосылки и допущения, подвергает их критическому анализу и этим способствует развитию знания. Аналогичную критико-рефлексивную функцию философия осуществляет по отношению к другим формам сознания, социальным институтам и культурной деятельности.

Вместе с тем философия не является некой сверхнаукой, и об этом свидетельствует многообразие ее систем, большинство из которых находится по отношению друг к другу в оппозиции и конфронтации. Утрата современной философией центрального идеологического значения не означает ее конца. Философия содействует коммуникации и эмансипации разнородных профессиональных и социальных групп современного мультикультурного общества. Она способствует достижению единства общества тем, что переводит различные интересы людей в дискурсивную плоскость, выявляет и анализирует скрытые, кажущиеся естественными убеждения и допущения и тем самым способствует диалогу, достижению взаимопонимания и признания между людьми, придерживающимися различных взглядов и убеждений.

Классификация философских дисциплин осуществляется по самым разным основаниям. Метафизика — первая философия, определялась Аристотелем как наука о первых и последних основаниях всех вещей, а сегодня по сути дела является синонимом теоретической философии, В нее включаются: онтология — учение о бытии, гносеология — теория познания. Согласно Баумгартену, «метафизика — это наука, содержащая первоначала постигаемого в человеческом познании». Она объединяет онтологию, космологию, психологию и естественную теологию.

Происхождение слова «метафизика» было связано с чисто техническими трудностями и первоначально оно использовалось для названия большого, но дошедшего до издателя без имени сочинения Аристотеля, которое Андроник Родосский поместил за «физикой». Многие философы и, в частности, Кант, впоследствии считали, что такое название соответствует самой природе философии как знании, лежащем по ту сторону физики. Вместе с тем Хайдеггер придерживается мнения, что этот термин проблематичен в том смысле, что школьная метафизика утратила древнегреческую ориентацию на первую философию, предметом которой является сущее как таковое и сущее в целом.

В разряд дисциплин прикладного, методологического характера входят: философия науки, философия истории, философия языка и др. К практической философии относятся по традиции этика и эстетика.

Несмотря на то, что по отношению к философии — ее проблемам, предмету и методу единство кажется недостижимым, нельзя отрицать наличие в ней различных направлений и подходов или, используя модный после Т. Куна термин, «парадигм», число которых не так уж велико. Обычно выделяются онтологический, гносеологический, аксиологический и антропологический подходы. В рамках онтологической парадигмы господствует убеждение о данности бытия самого по себе, сопричастность к которому только и придает разумность человеку, его поступкам и учреждениям. Гносеологическая парадигма, напротив, исходит из абсолютности познания или сознания, ибо мир дан нам в формах познавательной деятельности; глядя на него, как говорил Кант, мы испытываем удивительное чувство, будто он создан в соответствии с нашим разумом. Антропологическая и аксиологическая парадигмы опираются на приоритет духовых ценностей и стремятся к гуманизации человеческих отношений.

Мы живем в эпоху, для которой характерен отказ от идеи человека как исключительно духовного существа. Он так или иначе связан с успехами биологии, которая определяет человека как цепь молекул и генетических кодов; с открытиями социологии, которая эффективно объясняет мораль и мировоззрение. Философы также испытывают глубокое беспокойство о понимании предмета наук о человеке. Ведем ли мы поиски в правильном направлении, когда сводим человека к результату эволюции природы или к собеседнику Бога, к познающему или моральному существу? Ведь наши современники уже не желают ограничивать смысл своего существования заданными онтологическими, эпистемологическими или моральными параметрами, не следуют слепо традиции, а самостоятельно моделируют оригинальные «эстетики существования».

Кажется, отпала нужда в философии, указывающей сущность и место человека в Космосе. Как ни странно, инфляция философии во многом является результатом усилий самих мыслителей. Именно они настаивали на том, что в мире нет иной силы, кроме разума, которая сверху или снизу управляла бы ходом событий. Конечно, есть законы природы, но у нее нет Творца и нет иного хозяина, кроме имманентной необ

 

ходимости, которая представляет объективный разум. Став центром сущего, заняв метафизическую сцену Бога, человек принялся за рациональное переустройство мира и переделку собственной души. Вскоре, изгнав мифы и религии, искоренив устаревшие традиции, он ощутил себя в пустом, холодном и безжизненном пространстве. Автономные и независимые жители современных мегаполисов, ведущие частную жизнь и озабоченные исключительно повышением комфортабельности собственного существования, уже не готовы защищать родину, семью, родителей и даже самих себя. Оторванные от корней, безродные и бездомные (ибо наши жилища лишены семейного тепла), готовые изменить не только внешность, но даже пол, наши современники чувствуют себя незащищенными, несмотря на железные двери и счета в банке.

В этой связи возникает потребность заново осмыслить традиционные формы жизни. Не слишком ли самоуверенно мы судим историю. Может быть, стоит посмотреть на себя глазами наших предков, которые веками несли на плечах тяжесть социальных преобразований и заботились не только о себе, но и о своих близких. Люди рождены жить вместе, но мы, кажется, отучились от этого. Поэтому огромная армия психотерапевтов предлагает дорогие услуги по восстановлению разрушенной ткани человеческих взаимоотношений.

Философы давно уже не отвечают на вопросы, кто мы, зачем мы и каково наше место в мире. Они отказались от прямых советов, как жить и в чем смысл жизни, т. е. от древнего искусства наставлений и поучений. Зато разного рода специалисты: эксперты, консультанты, врачи и другие дают эффективные рекомендации, касающиеся здорового образа жизни. Ученые подвергли широкомасштабному исследованию прежде всего развитие и функционирование человеческого организма. Социальные науки добились эффективных технологий управления поведением. Мораль и религия сформулировали идеальные ценности жизни. Извечную жажду чуда, тайны и авторитета удовлетворяют софи-ологические дисциплины. Философия, отказавшись от наставлений в искусстве жизни, ставит под вопрос наиболее фундаментальные предпосылки морали, познания и практики. Ученые при этом охотно потребляют разного рода софиологическую продукцию, гуманитарии читают монографии по генетике, а профаны удовлетворяют свои разнообразные и изысканные вкусы благодаря многочисленным публикациям о различных, особенно прежде скрываемых, сторонах человеческой деятельности в журналах и газетах.

Что остается философии в условиях, когда все все знают и не требуется больше никого просвещать или эмансипировать? Вопрос о человеке трансформируется в вопрос о философии. Именно она переживает кризис и должна найти новое самоопределение. И наоборот, несмотря на тезис о «смерти человека», философия сможет найти себя только при обсуждении этой проблемы. Антропология возникла в ходе критики религии и неудивительно, что после «смерти Бога» его место занял человек, вскоре обнаруживший невыносимую тяжесть амбиции быть Богом. Но, сбросив этот груз, не превратится ли человек снова в животное? Что останется от человека, если уничтожить его как зеркало Бога, Природы, Истины или Блага?

На вопрос, что объединит индивидов, осознавших свою независимость, что обеспечит самосохранение государства, общества и самого человека, Декарт отвечал: разум, вот что является антропологической константой, вот на основе чего смогут прийти к согласию конкурирующие индивиды. В этом состоит и ответ на вопрос, как лишенный всех своих телесных и душевных качеств, всех своих полномочий и прав, оставленный миром и Богом, предоставленный сам себе субъект становится абсолютным господином и получает неслыханную власть конституировать своим сознанием любую нечеловеческую силу. Именно так этот «мыслящий тростник», эта «слабая былинка на ветру» становится сильнее всех стихий.

Современный человек дорожит своим Я, которое понимает как нечто уникальное и незаменимое. Самое страшное для него — узнать, что он является отпечатком другого. Но такое определение Я не является продуктом философской рефлексии, оно выдвинуто временем автоно-мизации и конкуренции. До и независимо от самопонимания человек определяется миром и обществом. Он живет уже будучи сделанным телесно и духовно, как взаимозаменяемый другими. Философия XX в. находится в поиске форм эмансипации и предлагает их самый широчайший спектр — от революционного и политического протеста до экзистенциального бунта и шизоаналитического «ускользания».

Главное отличие современного понимания человека и человеческого — более либеральное понимание многообразия дискурсов. Нас уже не смущает дуализм духа и плоти, добра и зла, красоты и безобразия. Как не всегда человек красив и умен, так и не всегда может быть добр. Истина и ложь, добро и зло, сила и справедливость, совершенство и несовершенство, бытие и существование, красивое и некрасивое, т. е. мораль, онтология, эстетика, эпистемология, социология, юриспруденция

 

и политика переплетаются в дискурсах о человеке самым тесным образом. Попытаемся расправить и упорядочить эту ткань взаимопереплетений, выявить отдельные нити и распутать узлы их взаимосвязей.

Человек и человеческое издавна привлекают внимание философов. Пора исследовать, что и как говорили и говорят о человеке. Если обратить внимание не только на содержание, но и на форму, то обнаружатся структурные и дисциплинарные различия дискурсов о человеке. Так, в известной работе Э. Кассирера «Эссе о человеке» выявлены три не только не стыкующиеся, но прямо исключающие друг друга различные дисциплины: религия, философия и наука, каждая из которых по-своему понимает человека. В религии он представлен как не совсем удачная креатура Бога, как существо, глубоко переживающее собственное несовершенство и в силу своего страдания способное прощать грехи других людей. Философия исходит из разумности, свободы, автономности познающего Я, которое овладевает действительным миром сначала в сознании, а затем практически. Наука, наоборот, исходит из того, что человек, хотя и завершает лестницу живых существ, возникает и существует в мире в соответствии с законами эволюции. Эти три принципиальных подхода к определению человека в свою очередь внутри дисциплин, если взять их в процессе исторического становления, разбиваются на столь многообразные дискурсы, что их перечисление заняло бы не одну страницу. В их панораме главное не в том, что человек имеет некие три отдельные ипостаси. Различие речи о нем обусловлено дифференциацией интеллектуального сообщества на ученых, философов и моралистов. Это разделение можно специфицировать и указать на такие современные дисциплины, как, например, в науке: биология, генетика, медицина, психология. Очевидно, что и внутри них найдутся десятки концепций, которые также отличаются и конкурируют между собой.

Противоположные подходы не столько отвергают, сколько предполагают и дополняют друг друга. Так же обстоит дело и с морально-этическими альтернативами. Оценка человеческих поступков с точки зрения добра и зла кажется безусловной, однако на практике она сталкивается с многочисленными трудностями, что приводит к развитию релятивизма и даже имморализма. Расцениваемая в качестве инструмента власти, функционирующей в открытой форме принуждения и наказания, мораль отвергается как репрессивная инстанция, перемещенная извне внутрь, где действует как самодисциплина, сдержанность и самопринуждение. Поэтому встает актуальная задача дополнения запретительной морали утвердительной практической этикой, которая способствовала бы разумному управлению самим собой в различных жизненных ситуациях.

В силу многозначности понятий о человеке мы можем говорить о нем достаточно гибко. Многочисленные попытки ответить на вопрос, что такое человек, приводят к своеобразному «метавопросу»: как мы говорим о человеке, а в итоге к выводу, что язык обладает некоторыми принудительными схемами, которые задают то, о чем можно и о чем нельзя спрашивать, определяют зоны словоохотливости и молчания. Важную ориентирующую и организующую роль играет понятийный аппарат.

Является человек субстанцией или функцией, подчиняется он миру природы или миру свободы — все это имеет главенствующее значение для дальнейших рассуждений. Не менее значимыми оказываются и моральные оппозиции, которые вызывают затяжные дискуссии о том, совершенен или не совершенен, добр или зол человек. Эти проблемы следует тщательно продумать с целью осмысления методологии философского анализа человека. Возможна ли здесь объективистская позиция и каковы ее границы? Ясно, что человек отличается от вещей, для объяснения которых не требуется понимания, ибо они, вероятнее всего, не имеют намерений, целей, переживаний, которые выступают мотивами поступков людей. Но не менее ясно, что ничто историков так не вводит в заблуждение, как опора на субъективные переживания: во-первых, люди имеют самые хорошие намерения, но не всегда имеют возможность их выполнить; во-вторых, даже если они действуют рационально, это приводит к таким последствиям, которых никто не хотел и не предусматривал.

Сегодня наряду с призывами обратиться к идее человека, которая якобы запрещалась и подавлялась, нередко звучат слова: пора перестать говорить о человеке, ибо ничто не является столь бессильным в эпоху господства науки и техники, рекламы и масс-медиа, как человек. В этих и других словах, безусловно, есть своя правда. Будем ли мы спрашивать вместе с Сократом: заботишься ли ты о себе или стремиться постичь вместе с Августином только Бога и душу и ничего более, ужаснемся ли вслед за Паскалем тому, как слаб и беспомощен человек, подобный былинке в поле, или, наоборот, переживем пафос Декарта, который утверждал могущество человеческого разума, даже если мир и Бог его обманывают, — все наши мысли и надежды вращаются вокруг человека и человеческого. Даже М. Фуко, высказавший парадоксальный тезис о смерти человека, в последних сочинениях обращался к традиционным

 

духовным практикам и утверждал, что они являются спасительными в наше нуждающееся в спасении человека время.

Каким же образом проблема человека, когда все, что может быть сказано, кажется уже сказанным и вместе с тем ужасающе бесполезным, ибо никого ничему не научило, может быть все-таки поставлена с некоторой надеждой на успех? Среди тех, кто вовлечен в разговоры о человеке, мы видим скептиков и догматиков. Одни все отрицают, а другие призывают держаться устаревших добродетелей, относительно которых существует подозрение, что они выполняют функции скорее оков, чем освобождения. Эти позиции полезны и для философии, чтобы она могла выбрать свой путь, который состоит в балансировании на краях порядка и беспорядка. Любой человек — это не только сущность, но и существование. Он обретает некое ядро, твердое Я усилиями родителей и педагогов, но наряду с этим искусство жизни состоит в том, чтобы реализовать идеалы, ценности и традиции в реальном мире, который всегда устроен немножко иначе, чем учат старшие. В выборе способов жизни философ может оказать услугу тем, что раскрывает глаза на множество стратегий, одни из которых кажутся уже устаревшими, а другие утопическими. И поскольку этих идеалов довольно много, прежде чем давать наставление, как жить, следует предпринять их анализ.

Так возникает проект науки о человеке и человеческом, который можно определить, во-первых, как своеобразную археологию наук о человеке, а во-вторых, как критику современных дискурсов о нем. Обе эти части тесно взаимосвязаны. Благодаря первой мы сможем обрести требуемую в философии метатеоретическую позицию. Никто не в состоянии видеть то, чего никто не видел. Поэтому не следует надеяться, что Бог или сущее подскажут нам выход. Современный человек настолько втянулся в борьбу с ними, что трудно ожидать соучастия и доверия. Под разговоры о спасении природы, о любви к человеку, о возрождении веры, творятся ужасные вещи, и поэтому сами эти разговоры выполняют функцию некоего покаяния, прикрывающего насилие. Даже те, кому все еще доверяют, под подозрением, ибо оказались некритич-нымы к зову бытия и часто ошибались, слыша зов бесноватых. Но мы не можем быть глухими к поискам этих людей и должны учиться на их ошибках. Иногда думают, что обращаться к прошлому — значит повторять ошибки отцов и болеть их болезнями. На самом деле только в сравнении с прошлым мы сможем оценить недостатки наших надежд относительно человека.

По-прежнему в утренние часы, когда собираемся на работу, или в вечерние, когда, выдохшись, лежим на диване, мы в отчаянии вопрошаем, зачем мы живем. Поскольку самопонимание опирается на кодифицированные нормы и стандарты общества, мы оказываемся в зависимости от общих моральных, экономических или социальных масштабов, задающих единый для всех «большой смысл». Согласно наставлениям старинного искусства жизни, контроль за собой нельзя прерывать ни на секунду, речь в них идет о многообразии духовных практик, на основе которых человек производил человеческое в самом себе.

В чем состоит сущность человека, как постичь его загадку, какова тайна человеческого существования — все эти бесчисленное количество раз заданные вопросы остаются без ответа. Возникает подозрение, что считающиеся центральными в философской антропологии вопросы о смысле жизни, о назначении и месте человека в мире выполняют какую-то иную функцию, нежели та, которая им приписывается.

Ориентирующая роль идеи человека на первый взгляд не вызывает сомнения. Разве не благодаря уверенности в себе люди находят силы для культурного взрыва. И разве сегодня есть что-либо более могущественное, чем воля сделать жизнь лучше, чем она была до сих пор. Да, люди всегда противопоставляли хаосу логос, злу добро, а бесконечности универсума бесконечную волю к познанию. Но почему же открытия разума и вообще деяния рук человеческих, как правило, приводили к тому, что Маркс называл отчуждением. Почему по мере прогресса нарастает чувство безысходности, почему сегодня мы так далеки от уверенности в себе, настолько далеки, что даже ощущение греховности средневекового человека кажется слишком наивным и слабым по сравнению с нашими страхами?

Зависимость между рационализацией и перверсивностью и есть наша проблема порядка и хаоса. Чем сильнее и последовательнее мы стремимся упорядочить нашу жизнь, чем глубже дискурс науки проникает в повседневность, чем сильнее онаучивание форм жизни, тем более странными и непредсказуемыми оказываются человеческие поступки и желания. Свободные автономные индивиды жаждут истины, но не находят любви и гибнут в пустом и холодном общественном пространстве. Спасение человека не только внутри — в душе, но и снаружи — в обществе. Невозможно построить «Царство Божие» для ofljjojfcfljjapnsH^eMTOfl души. Человек должен стать заботой не тольк ников морали, но и прежде всего самой обгиебтвенности.

Поэтому философская антропология «после смерти человека» должна поставить в качестве своей главной задачи, во-первых, критическую рефлексию исторических представлений о человеке и исследование тех реальных функций, которые выполнял дискурс о человеке в истории культуры; во-вторых, анализ, диагностику и терапию культурных пространств, в которых осуществляется производство человеческого, включая не только духовные, но и психофизические характеристики.

То, на что ориентируется профессиональная философия: создание толстых книг, фундаментальных учебников, дискуссии в центральных журналах, защиты диссертаций, доклады на симпозиумах, а также чтение лекций студентам — все это становится совершенно не эффективным по отношению к массам, перестает выполнять важную общественную функцию, ради которой в общем-то и культивировалась философия как составная часть государственного образования и эффективная форма воздействия на умы людей.

Считается, что фундаментальная роль философии в развитии общества обеспечивается государством, которое для консолидации людей нуждается в национальной идее. На самом деле никто не надеется, что философия будет способствовать только обоснованию идеологии. Как известно, ее отношения с властью складываются отнюдь не идиллически. И вместе с тем, несмотря на критическое отношение к действительности, философия сохраняется как важнейшая часть образования даже в условиях господства тоталитарных режимов. Уважение к ней со стороны общества базируется не столько на верноподданических чувствах, сколько на вере в решающую роль слова в деле цивилизации и облагораживания людей. Таким образом, можно предположить, что философия играет роль «указчика места» там и тогда, где и когда возникает книжная культура.

Однако в последние десятилетия все чаще ведутся разговоры о радикальной трансформации метафизики, даже раздаются призывы к ее преодолению, некоторые, несколько преждевременно, заявляют о ее смерти. Поскольку разговоры возникают с завидным постоянством, но не получают эффективного решения, постольку необходимо спросить, не нуждаются ли они в уточнении и переформулировании. В спектакуляр-ном обществе, где люди представляют себя на сцене жизни, где политика становится театром, меняются и формы цивилизации образа жизни людей. Слова воздействуют на поведение людей не смыслом и значением, не тем, что они «зацепляют вещи», т. е. соответствуют им, а как магические знаки в ритуальных практиках. В словах и образах становится важным не внутренний смысл, который растолковывают профессора или партийные агитаторы-пропагандисты, а внешние блеск и звук, завораживающие слушателя наподобие пения Сирен.

В том, что на место серьезных аналитиков приходят «шоумэны», виноваты не только дурные вкусы людей: восстание знаков — продукт новых масс-медиа. Отсюда вопрос о переориентации в философии следует связывать не только с саморефлексией, но и с формой самого процесса коммуникации. Следует помнить, что он не всегда протекал в привычной для нас форме чтения книг, слушания лекций, участия в дискуссиях и т. п. Словесно-книжная форма коммуникации — продукт цивилизаци-онного процесса.

Новые масс-медиа влияют на поведение людей принципиально иным способом, нежели идеологии. Кино, реклама, комиксы, видеоклипы, разного рода телешоу — по отношению к ним бессмысленно искать предмет, реальность или идею, которую они отображают. Если видеознаки не соответствуют реальности, то почему люди повинуются им? Экраны наших телевизоров напоминают миф о Медузе Горгоне.

Какова стихийная реакция философов на интервенцию масс-медиа? Старшее поколение видит в них признак разложения высокой культуры, и потому расценивает как нечто враждебное, чему следует активно противостоять, и прежде всего административными ресурсами: укреплять традиционную систему образования. Молодые вынуждены реагировать более гибко. Нынешние школьники и студенты младших курсов с трудом читают книги, зато перед экраном чувствуют себя вполне комфортно. Учебники, напоминающие по форме комиксы, становятся реальностью. Они вызывают у преподавателей старшего поколения ментальную судорогу. Кажется, что это и есть отрицание философии и можно смело констатировать ее смерть. По инерции книги пишутся и даже читаются частью населения, но конец уже близок: молодежь их не читает. Поэтому вопрос об изменении форм философии, о близости ее искусству, в том числе и массовому — это и есть вопрос о выживании философии в новых условиях. Пока мы не поймем, как функционирует этот «прекрасный новый мир», пока мы не научимся пользоваться видеознаками и не противопоставим взгляду Медузы зеркало, пока мы не поймем тайны сладкоголосых Сирен, мы не можем рассчитывать на выполнение интеллектуального призвания философа понять, как происходит становление человеческого в человеке.