Это представление отразилось в футуристических фантазиях об американском военном превосходстве. Научный прогресс предвещал освобождение от опасности: дело было в том, чтобы разработать лучшую, чем у противника, технологию, а затем его ею ударить. Мечты и реальность смешались, технология стала новой религией, а в коллективном воображении всплывало фантастическое оружие. В течение Первой мировой войны научно-фантастические журналы были полны ошеломляющих

проектов выигрывающих войну смертоносных машин. Чтобы преодолеть настроение безысходности траншейной войны, эти рассказчики измышляли неукротимые мегатанки размером с неустрашимый линейный корабль, уничтожающие все на своем пути. За ними шли солдаты, вооруженные смертоносными лучами, и машины, распыляющие на врага электрические потоки. В 1918 году Хьюго Гернсбек пошел еще дальше и предложил заменить солдат электрическими управляемыми автоматами, защищенными непробиваемой сталью и экипированными смертоносным оружием.

Все это было на подростковом уровне и совершенно непрактичным. Мегатанки тонули в грязи Фландрии, смертельные лучи и автоматические солдаты остались в царстве фантазии, а автоматы не смогли бы работать далее длины кабелей, соединяющих их с их генераторами. Более интересным, чем определенные проекты, все же является склад ума, который их создавал. Архетипы древнего фольклора и мифологии с их воинами, великанами, драконами и волшебными мечами сплавились с современными технологическими грезами с их неразрушимыми автоматическими солдатами, мегатанками, огнедышащими машинами и смертоносными лучами. Такие образы продолжают захватывать и занимать массовое воображение. Только вместо автоматических солдат у нас появляется «робокоп»; вместо мегатанков — космические суда -%Дня независимости» шириной с милю; и никакой уважающий себя научно-фантастический фильм 1950-х годов не был бы завершенным без своего супергероя, смертельного луча и огнедышащего монстра.

Многие из этих фильмов вызваны растущим предчувстчи-ем возможной ядерной войны. Были гигантские атомные тараканы и подобные осьминогам существа, которые метались среди обезумевшей толпы лишь для того, чтобы быть отправленными в небытие атомной бомбой героя, спасающего мир. Добро одерживает победу над злом в лучших мелодраматических традициях: лучшая американская технология торжествует победу над плохой технологией «мутантов», которая выныривает из подсознания как символ советской ядерной мощи. Все это весьма утешает, особенно когда подобное осьминогу существо уничтожается атомной бомбой, а герой способен защититься, просто прикрывая глаза очками на расстоянии в пятьдесят ярдов. Тот же вид защиты появился в фильмах по гражданской обороне 1950-х годов, в которых детям предписывалось «нырять для укрытия» под стол, чтобы спастись от ядерной бомбы, грозящей уничтожить их школу.

По мере увеличения количества ядерного оружия, возрастания его разрушительной способности и скорости его доставки обеспечить защиту от него становилось все более проблематичным. Впервые в своей истории Соединенные Штаты оказались уязвимыми для внешнего нападения, балансируя в неустойчивом равновесии на грани ужаса. Ядерное сдерживание было естественной реакцией, но само оно было чревато опасностью. После запуска русских ракет вы могли сбросить в ответ атомную бомбу на Россию, но ваша собственная страна уже была обречена.

Поэтому в 1980-е годы президент Рональд Рейган запустил свою «Стратегическую оборонную инициативу» с ее системой спутников, которые смогли бы уничтожить ядерные ракеты прежде, чем они достигнут своей цели, обеспечив Соединенные Штаты необходимым защитным прикрытием. Эта стратегия была окончательным выражением технологического превосходства, которое обещало освободить американцев от невыносимого страха перед ядерной уязвимостью и обеспечить их полную безопасность и защиту. Технологическая фантазия стала государственной политикой, так же как мир научной фантастики, смертоносных звезд и лазерных лучей был представлен как путь к спасению. И вовсе не случа'йным было то, что эта схема пришла от героя, действовавшего в тех второразрядных фильмах 1950-х годов, в которых было трудно отличать кинематографический миф от повседневной действительности и в которых предполагалось, что весь мир действительно — лишь театр. Естественно, схема б, ыла названа «Звездные войны».

Одной из самых поразительных вещей в этих событиях был способ сосуществования идей технологического прогресса со статической по существу концепцией социальных отношений. М-р Туморроу всегда будет вести свой угловатый мужской автомобиль с принадлежностями гольф-клуба в багажнике, соблазнительная миссис Туморроу всегда будет вести свой женский автомобиль пастельных тонов с бакалеей, а поколения юных Туморроу будут чистить зубы постоянно улучшающейся зубной пастой. Рейган рассматривал жизнь как сценарий второразрядного фильма (совсем как в его собственном случае), мечтал о «звездах смерти» и твердо стоял против социальных перемен.

То, что казалось новым, было фактически старым, а технологический утопизм фактически служил укреплению социального и политического консерватизма. Если вы можете решить все ваши проблемы с помощью технологии, зачем беспокоиться о чем-то еще? Как утверждали Джозеф Корн и Брайен Хор-риган: «Если сосредоточиваться на совершенствовании технологии, вместо того чтобы улучшать отношения между классами, нациями или расами или улучшать распределение материальных благ или уровня жизни, то будущее становится лишь вопросом вещей, их изобретения, усовершенствования и приобретения».6 Американское будущее в умах многих было просто технологически улучшенной версией американского настоящего. Но другой, нетехнологической формы перемен, вероятно, будут больше бояться, чем приветствовать. Свое самое мощное выражение этот страх перемен найдет в рядах *новых правых».

Так обстоит дело с первой частью нашей непростой картины. Представление о «технологии как угрозе», возникшее в XX веке, в свете современного американского отношения к прогрессу должно1 быть значительно скорректировано, ведь в Соединенных Штатах живет и процветает Просвещение восемнадцатого столетия.

Но как обстоит со второй частью картины, которая предполагает, что библейское пророчество в современном мире в значительной степени отодвинулось на задний план? Конечно, это представление также требует пересмотра при его рассмотрении на фоне современной Америки. Слишком поспешным было бы утверждение, что апокалиптические образы будущего зачахли где-то между шестнадцатым и восемнадцатым столетиями. Фактически сегодня в буквальную истину Откровения Иоанна верит большее число людей, чем когда-либо в истории.

Конечно, в наше время при значительно большей численности народонаселения доля тех, кто трактует библейские пророчества буквально, почти наверняка уменьшилась. Такие верования теперь — вне рамок основных интеллектуальных и политических направлений, несмотря на спорадические попытки утверждать иное. Однако в американской культуре продолжают проноситься мощные апокалиптические течения, ставя под вопрос идеи неограниченного прогресса и распространяя слухи о моральном упадке.

С этой точки зрения разложение началось где-то во второй половине ХГХ века, когда новомодные теории стали угрожать подрывом фундаментальных библейских истин. Главным виновником был Чарлз Дарвин, чьи теории эволюционного развития делали Книгу Бытия предметом насмешек. Отзвуки этого шока можно ощутить еще и сегодня; креационисты в Канзасе призвали к возмездию. За Дарвином последовали наивные благодетели человечества, либеральные богословы, которые стали подвергать сомнению буквальные истины Библии, высокомерно отклоняя пророчества Даниила и Откровения Иоанна как «примитивные фантазии». А также надоедливые представители социальных учений, предлагающие вразнос фальшивый бред о лучшем мире здесь, внизу, вместо того чтобы сосредоточиваться на славе Царства Небесного.

К черту все это, раздавался крик фундаменталистов, если это — образ будущего, то Бог действительно собирается разгневаться. А если Бог гневается, вам лучше нырнуть под одеяло. Контрудар милленариев доносился до восприимчивой аудитории странствующими проповедниками, пророчества обсужда^ лись на конференциях и распространялись книгами и журналами. В 1930-е годы новые возможности предоставило радио, и радиоволны наполнились скороговоркой евангелистов, которые предсказывали неизбежное Второе пришествие. Технология и Бог работали вместе. А почему бы и нет? В конце концов, это была Америка.

Даже появление телевидения на первых порах было отмечено как часть Божественного плана. Разве не предсказывалось, что возвращение Христа будет засвидетельствовано всем миром? «В прошлом, — комментировал в начале 1936 года проповедник Ф. У. Пит, — мы должны были прибегать к объяснению, что это не обязательно означает то, что все в одно и то же время увидят Бога, нисходящего на облаке с небес, но теперь благодаря телевидению мы знаем, что благой образ может быть увиден во всем мире в один и тот же момент».7 Это было бы гвоздем вечернего эфира: конец света, возвещаемый вам одновременной передачей по радио и телевидению, предоставляющей главную роль Иисусу Христу и спонсируемой мыловаренными компаниями, что очистит вашу душу; начало — сегодня вечером в 9.00, в Ньюфаундленде — в 9.30.

Если революция в сфере средств передачи информации вообще и телевидение в частности могли бы проложить путь ко Второму пришествию, то в этом же направлении указывали и другие, тревожащие события. Центральным в этом сценарии был великий ужас, связанный с ядерным оружием. В остром противоречии с теми, кто надеялся, что ядерное сдерживание, некий род ядерного щита может защитить Америк:', многие фундаменталисты считали, что Армагеддон уже у вори-т, и апокалиптические библейские пророчества близки к осуществлению. «Никакое убежище... не защитит нас от совершенствуемых сегодня бомб, — предсказывал один писатель в 1962 году. — Суд — неизбежен».8 - '