Некоторые из пророчеств Бикерстаффа были чудесно неясны. «15 [мая], — писал он, — придут новости о весьма неожиданном событии, которое уже не будет неожиданным». Нодру-гие предсказания были весьма необычными — например, то, что «Партридж [sic], издатель календаря... леожиданно умрет 29марта около одиннадцати часов ночи от сильной лихорадки». Это был лишь первый раунд шутки. Вскоре после 29 марта Бикерстафф распространяет слух, что Партридж действительно умер за четыре часа до назначенного времени. Сначала, избегая разговоров о смерти, Партридж просто игнорировал предсказание на том основании, что «мистер Бикерстафф говорил совершенно наугад, а что случится в этом году — он знал не больше, чем я сам». «Я — несведущий бедняга, занимающийся скромным ремеслом, — вынужден был сказать Партридж; — но все же у меня достаточно здравого смысла, чтобы знать, что все претензии астрологии на предсказания — обман».

Это было незадолго до того, как приступили к действиям другие. Один автор, прикинувшись Партриджем, написал возмущенный ответ, жалуясь, что он никого не мог убедить в том, что он еще жив. Владелец похоронного бюро принял меня за моего брата, жаловался «Партридж». Когда я пытался убедить егов другом, он просто сказал, что я из-за несчастья не в своем уме, и пообещал вернуться утром. Зашел дьячок, чтобы спросить о заупокойной службе. «Ну, ты, говорю я, ты ведь знаешь меня достаточно хорошо; ты знаешь, что я не мертв, как ты смеешь так оскорблять меня? Увы, сэр, отвечает парень, это ведь напечатано, и весь город знает, что вы мертвы». Другой человек бранил его: ты встаешь и «пугаешь людей, появляясь в своем окне, когда ты уже три часа как должен лежать в своем гробу». Тем временем его жена «почти извелась от расстройства, так как ее называли вдовой Партридж». «Теперь как может человек быть в здравом уме? — спрашивал Партридж. — Думаете, это совместимо с честью моей профессии, и не намного ли ниже достоинства философа — терпеть крик перед своей дверью — Живой! Живой! Ха! Известный доктор Партридж, никакой подделки, но совершенно живой!»

Настоящий Джон Партридж не видел в этом ничего смешного. Бикерстафф, писал он, «наглый лжец. А его предсказание оказалось неверным: что он скажет, чтобы извиниться за это?» Свифт тем не менее взял последнее слово. После причитаний, что Партридж был унижен в «Republick of Letters» столь невыдержанным языком и извинений перед своими читателями за предсказание, что Партридж умрет в одиннадцать часов, когда «фактически» он умер в семь, Бикерстафф доказывал, что его пророчество действительно осуществилось. В сущности, все, читавшие последний календарь Партриджа, писал Бикерстафф, «возденут глаза горе и закричат с гневом и смехом, что они не верят, чтобы какой-либо человек, живший когда-либо, написал такую отвратительную дрянь, как это». «Но теперь, — заключил он; — когда несмышленый остов разгуливает здесь вокруг и самодовольно называет себя Партриджем, мистер Бикерстафф никоим образом не считает себя ответственным за это».34

Сатира Свифта отразила и укрепила общее интеллектуальное отречение от астрологии. К концу семнадцатого столетия научная революция ослабила основные предпосылки астрологической системы. Земля была лишь одной из планет, вращающейся вокруг Солнца, звезды не имели никакой заметной цели, а связь между небесными телами и земными событиями казалась больше вопросом веры и надежды, чем разума и логики.

Кроме того, казалось, что наука предлагает новые и более эффективные средства контроля окружающей среды. Бросая вызов общепринятой мудрости, подчеркивая эмпирические доказательства и распространяя «полезное знание», новые ученые семнадцатого и восемнадцатого столетий полагали, что природу можно использовать для общей пользы и что человечество наконец будет способно управлять своей собственной судьбой. Применение научных методов к сельскохозяйственному производству сулило освобождение от тирании цикличности урожаев. Точно так же прогресс в медицине обещал снизить уровень человеческой боли, страдания и болезни. А с возможностью контроля социальные функции фольклора стали менее востребованными. Наука заменяла магию.

Это развитие не было достигнуто быстро или легко, не было оно и как-либо завершено. Когда странствующие ньютониан-ские лекторы восемнадцатого столетия, такие как Бенджамин Мартин, совершали поездку по Англии с целью популяризации новой науки, они часто наталкивались на стену враждебности. «Есть много мест, — комментировал Мартин в 1746 году,—столь дико невежественных, что меня принимали за фокусника; некоторые угрожали моей жизни за возникновение штормов и ураганов».35 Эта враждебность была не столь уж суеверна, как казалось. Хотя методы фокусников и ученых были явно противоположны и взаимно исключали друг друга, их конечные цели были сходными.

«Умелый народ», испытывающий давление религиозного противодействия и научного пренебрежения, в конце концов затерялся в сельских деревнях, которые сами преобразовывались до неузнаваемости. Колдовство все более забывалось светскими и религиозными властями как продукт народного легковерия и невежества. В течение восемнадцатого столетия род событии, положивших начало Салемским процессам над ведьмами, казалось, достиг высшей точки в религиозном учении «воз-рожденцев». Первоначальное поведение, возможно, было тем же, но интерпретация, имеющая место у зрелых лидеров сообщества, стала совсем иной.

Тем временем различные ритуалы, связанные с усмирением злого духа и защитой зерновых культур и домашнего скота или постепенно исчезали, или потеряли свое первоначальное значение: формы, направленные вовне, возможно, продолжались, но внутренняя магия увяла. Календари, которые были столь популярны в начале нового времени, продолжали существовать вХУШ и ХГХ веках и иногда становились проводниками радикальных политических представлений. К двадцатому столетию тем не менее они потеряли свое центральное место в народной культуре. Астрология продолжает привлекать сторонников, а гороскопы остаются постоянными деталями наших ежедневных газет. Но, несмотря на это, наши политические и социальные лидеры вообще не консультируются с астрологическими таблицами перед решением, предпринимать ли определенный курс действий.

И все же при всем этом мир фольклора, ритуала и магии проникает в настоящее. Этот подход к будущему не может просто кануть в прошлое. Гадалки, хироманты, прорицатели, ведьмы и целители Нью Эйдж, гадатели по картам ^аро, нумерологи и астрологи все еще с нами и не проявляют никаких признаков отказа от мира призраков. Похоже, «умелый народ» возвращается. Частично это возрождение можно считать реакцией на высокомерие научного рационализма и формальных структур организованной религии. Но оно отражает также неизбежную и иногда чрезмерную неуверенность в человеческом положении. Как бы мы ни воздействовали на окружающую среду, мы никогда не сможем управлять ею полностью. Не может быть никаких гарантий будущего. И пока Дело обстоит так, гадалки и народные ритуалы, вероятно, будут процветать.

Заключительное слово в этом отношении можно предоставить Нику Хорнби, который описывает, как он в 1970-е годы стал использовать ритуалы, чтобы помочь своей футбольной команде «Кембридж юнайтед» выигрывать матчи. Идя на матч, один из его друзей купил сахарную мышь, откусил ей голову и случайно уронил на дорогу, где ее сразу переехал автомобиль. В этот день вопреки всем ожиданиям «Кембридж юнайтед» выиграла матч. И так перед каждой домашней игрой Хорнби и его друзья покупали сахарных мышей, откусывали им головы и бросали их под колеса проходящих автомобилей. Это срабатывало: «Кембридж юнайтед» месяцами оставалась непобежденной. Хорнби также поддержал «Арсенал» и, чтобы помочь этой команде выиграть, придерживался других ритуалов, таких как вход на площадку через один и тот же определенный турникет или ношение счастливых для игры носков:

Ничто (кроме сахарных мышей) не было хоть в какой-то степени полезным. Но что мы еще можем сделать, когда мы настолько слабы? Мы вкладываем время днями, месяцами, годами и целыми жизнями во что-то, над чем у нас нет никакого контроля; стоит ли тогда удивляться, что мы унизились до создания остроумных, но неестественных литургий, чье предназначение — создать нам иллюзию, что мы в конце концов сильны, как поступало любое другое примитивное сообщество, когда сталкивалось с глубокой и, видимо, непроницаемой тайной?