Но он не смог управиться и с этим и был передвинут далее вниз по служебной лестнице, в «Отдел водевилей». Здесь работал клерк, отвечающий за рифмованные куплеты, и еще один, специализирующийся на анекдотах. Имелись «секция сомнительных ситуаций», «отдел каламбуров», «центральный офис шуток, остроумных и находчивых ответов и абсурдных фраз» и группы людей, которые собирали и классифицировали всевозможную игру слов на французском языке. Это было достаточно скверно, но последней соломинкой явилось то, что Мишель был назначен играть в пьесе, озаглавленной «Застегните ваши брюки!». «Я не останусь ни минуты в этом склепе! — объявил он. — Я предпочту умереть с голоду!»7

Так он и сделал в течение мучительной зимы 1961—1962 годов, самой холодной за эти два столетия. В конце книги Мишель блуждает по заснеженным улицам Парижа, обезумевший от отчаяния. В конце концов он падает без сознания на городском кладбище, около забытых могил всеми забытых поэтов.

Хотя окончание романа мрачное, общий тон «Парижа двадцатого века» — юмористичен и сатиричен, хотя и на грани возмущения. Описывая мир, в котором полностью восторжествовали технологические, бюрократические и официальные ценности, Берн отстаивал важность творческого, художественного воображения и высказывался против ограниченной технократии и рынка развлечений. В этом смысле будущее было лишь крайним средством, так как главной его заботой было настоящее. Однако при сопоставлении с действительным будущим оказалось, что Берн был намного больше наделен даром предвидения, чем многие другие.

Конечно, некоторые вещи он представил явно ошибочно. Не говоря уже о гусиных перьях, Берн считал, что в будущем мире торговли и вычислений война станет ненужной. Вместо этого мы получили двадцатое столетие. И тем не менее даже здесь Верн не совсем промахнулся. Он полагал, что страны с наибольшим богатством постепенно станут доминировать над другими и власть денег преуспеет там, где сила оружия терпит неудачу.

В других отношениях Верн был во многом прав. Недалеко от места, где он вообразил электрический маяк 152 метров высотой, в 1889 году действительно была построена 300-метровая Эйфелева башня. Его видение образовательной системы во власти корпоративных интересов и пренебрежения гуманитарными науками поражает созвучием с современностью, как и его описание загрязнения в современном индустриальном городе. «Большой драматический склад» находится не в миллионах миль от современного мира кино и телевидения, а в самих командах писателей и «специалистов по аплодисментам». Иногда подозревают, что «Париж двадцатого века» в действительности — современная подделка, большая мистификация в составе синдрома «ретроспективного пророчества». Но это не так.

Поразмыслите над темой сами. Книга описывает отстраненного длинноволосого поэта 1960-х, который протестует против материалистического мира факсимильных аппаратов, автомобилей и развлечений самого низкого пошиба. Реакция Мишеля на перспективу работы в банкирском доме — та же, что и реакция Бенджамина на «пластик» в фильме «Дипломированный специалист». Но «Париждвадцатого века» действительно никогда не увидел свет при жизни Верна. В 1863 году его публикация была отклонена. Почему? «Никто сегодня не поверит вашему пророчеству», — говорили Верну. Просто он был слишком неправдоподобен, чтобы к нему могли отнестись серьезно.8

В этом романе Верн выразил протест против общества, в котором количество грозило уничтожить качество и погоня за богатством превратила людей в автоматы. В отличие от авторов, которые ассоциировали утилитаризм с утопией, Верн выразил мало восхищения, но больше — тревогу за чисто функ-ционалистское будущее. Париж 1960 года был намного более давящим и конформистским местом, чем Париж 1863 года, а такая перспектива неявным образом отклоняла пиетет по отношению к прогрессу. И в основном это отношение оставалось под поверхностью последующих сочинений Верна. Однако к концу его жизни оно полностью выразилось в романе под названием «Вечный Адам», в котором он отвел будущему сорок тысяч лет.

Поначалу ход событий весьма озадачивает: география событий не имеет никакого смысла, и неясно, где и когда мы находимся. Не считая одного неприметного островка, едино гвен-ной сушей наземном шаре является континент Арс-Итен-Шу. После долгой истории борьбы и войн, кровопролитий и бойни все было собрано в одну империю. Вместе с миром и стабильностью начинают процветать естественные науки: вновь открыто искусство письма и книгопечатания, добывается как источник энергии уголь и близится возможность применения электричества. Но происхождение человечества остается неизвестным: хотя народные мифы говорят об Адаме и Еве как о первых мужчине и женщине, образованные люди начинают познавать основы эволюции.

В ходе исследований в области происхождения видов такие ученые, как доктор Софр, исследуют морское дно, К своему большому удивлению, они находят человеческие останки и признаки цивилизации намного более древней и более продвинутой, чем их собственная. Среди находок — древняя рукопись в жестком металлическом переплете на неизвестном языке, который доктор Софр пытается расшифровать, потратив на это многие годы. И когда ему это удается, он оказывается лицом к лицу перед тем, что мы называем XX веком.

Рукопись была написана французом, который жил в Мексике около 1905 года и который регулярно обсуждал дарвинизм и Библию в узком кругу друзей. Несмотря на их разногласия в отношении Адама и Евы, их объединяло «восхищение высокой культурой, достигнутой человечеством, независимо от того, что лежало в основе ее происхождения». Они пили за прогресс — за железные дороги, пароходы и самолеты, за «неисчислимые механизмы, все более и более изобретательные, которые могут выполнять работу сотен людей», и «более всего славили электричество, эту гибкую, послушную, досконально изученную силу, приводящую в движение различные механизмы, морской, подводный и воздушный транспорт; благодаря ей люди смогли переписываться, беседовать и видеть друг друга на любом расстоянии».

Но вдруг во время этой беседы случается что-то странное и ужасное. Земля начинает дрожать и погружаться в море. Повсюду разрушаются здания и земля исчезает. Они мчатся в автомобиле и врезаются в горы, вместе с морем, вслед за ними поглощающим землю. В конце концов они достигают вершины горы, но лишь затем, чтобы осознать, что они окружены морем. Они оказались выброшенными на берег неприметного островка. После нескольких дней голодания их спасает британское судно. Вскоре разражается свирепая буря, которая длится более месяца и гонит их туда, где должен был находиться Китай. Но никакой земли нигде не видно. Пока они продолжают свое путешествие, в них зарождается ужасная догадка, что весь известный им мир со всеми своими людьми и «сем своим - прогрессом утоплен.

В Атлантике тем не менее они натолкнулись на сушу, которая поднялась из моря — бывшая Атлантида и будущая Арс-Итен-Шу. Здесь они борются за выживание, с трудом зарабатывают на жизнь и начинают производить детей. Их виды на будущее тем не менее остаются безрадостными. «Увы! — писал автор рукописи, — слишком очевидно, что человечество, единственными представителями которого мы являемся, находится на пути к быстрому регрессу, ведущему к озверению». «Кажется, что мы видим их, — продолжал он, — этих людей будущего, не знающих членораздельной речи, с угасшим интеллектом, стелами, покрытыми грубыми волосами, блуждающих по этой тоскливой пустыне».

Так доктор Софр остается со своими размышлениями о хрупкости цивилизации. «Что же понадобилось, чтобы навсегда уничтожить всю науку столь могущественных людей и даже стереть память об их существовании? — спрашивает он себя. — Меньше, чем ничего: просто незаметное дрожание, пробежавшее по коре земного шара». Все его представления о прогрессе и смысле жизни были разрушены. Чтобы понять, что случилось в прошлом, нужно «отрицатьбудущее, кричать, чтонаши усилия — напрасны! Что все человеческие душевные усилия — столь же бесцельны и столь же мало надежны, как пузырек в пене волн!»

Единственное, что было перенесено из одной цивилизации в другую, — это миф о происхождении: Хидем — искажение имени «Адам», а Хива—«Ева». Все остальное из прошлого было потеряно; все настоящее доктора Софра постигнет та же суДьба. Идея неограниченного прогресса — крайне иллюзорна. «Истина, которая открылась, — заключает доктор Софр, — как оказалось, заключается в бесконечном испытании возрождения».9

Так произведения Верна приняли форму предостережений. Нет никаких гарантий, что будущее будет лучшим местом. Те же силы, которые вели к материальному прогрессу, грозили лишить свободы воображение, и было вполне возможно, что все в конце концов разрушится. Общая тема — протест против высокомерия прогресса, против удобного предположения, что технология может решить все проблемы, принести счастье и управлять природой, Вопреки высокомерию технократии Берн настаивал на необходимости ощущения чуда и чувства смирения. Как и оказалось, смирение в течение первой половины это XX века будет весьма дефицитным.

Что бы ни говорили о Г. Уэллсе, умеренным его назвать трудно. У него не было сомнений в том, что необходимыми условиями етопии являются: мировое правительство, рациональное научное планирование, технологический прогресс, биоинженерия и необходимость перемен. Но он также высказал ряд предостережений о том мире, который в результате явитря, если эти условия не будут выполнены: возникнут острейшие классовые противоречия, промышленная безработица, массовое разорение и общий дрейф к социальному упадку. В этом смысле утопизм Уэллса был задуман как противоядие тенденциям безысходности, которые он ощущал вокруг — даже при том, что его утопические рецепты кажутся по меньшей мере столь же вредными, как и сама болезнь. В его сочинениях были элементы надежды и страха, которые должны были стимулировать социальную и политическую активность. Без такой активности, полагал он, будущее будет весьма безрадостным.