Таким образом, Уэллс утверждал свою веру, что человечество пройдет через ад войны, какую бы она ни приняла форму, и в конце концов установит некий вид царства небесного на земле. Через страдание, полагал он, придет искупление. Будут еще метания и сложности, и будут столкновения ценностей, ибо без этого человечество превратится в нечто подобное элоям. Но миром будут править ученые, интеллектуалы и пеи-^ хологи, которые установят эффективный и рациональный миропорядок. С помощью методов этих «современных самураев» люди в конце концов покорят природу. Более того, благодаря евгенике они окончательно преодолеют и саму человеческую природу. Как в этом саду могли оказаться какие-то змеи?

Наверно, неудивительно, что именно советская Россия, первое (по определению) пролетарское государе пю в мире, произвела первый значительный опубликованным антиутопический роман. Утопия была весьма привлекательна в теории и на безопасном расстоянии; но на практике и вблизи она приобретала самые различные аспекты. Если по идее утопия была хорошим местом, которое вовсе не было никаким местом, то действительность была скверным местом, которое было прямо перед вами.

Еще до того, как Сталин пришел к власти, русская революция 1917 года развивалась в тоталитарном направлении. В Кронштадте рабочий класс был растоптан именем самого рабочего класса. Везде, куда бы ни добиралась их власть, большевики использовали запугивание, цензуру и террор как средства защиты революции, которая, как предполагалось, возвещала заключительную стадию человеческой истории. Индивидуальная свобода подавлялась во имя всеобщего счастья. На этом фоне, хотя и не полностью в ответ на происходящее, разочарованный революционер по имени Евгений Замятии экстраполировал этот замысел на тысячу лет вперед в произведении с соответствующим названием — «Мы».

Во многих отношениях роман Замятина «Мы», пераый антиутопический роман, примечательно подобен первой футуристической утопии, «2440 году» Мерсье, Мерсье вообразил будущее, в котором разум, порядок, наука и логика создали совершенство: его «путешественник во времени» был впечатлен «прямыми линиями» и рациональной организацией Парижа в двадцать пятом столетии. Замятин вообразил будущее, в котором разум, порядок, наука и логика создали сущий ад. Футуристическое Единое Государство в романе «Мы» вознамерилось «разогнуть дикую, примитивную кривую и выпрямить ее в прямую», поклоняясь «большой, божественной, точной, мудрой прямой линии — наиболее мудрой из всех линий» и применяя математическую логику к проблеме человеческого счастья. Такой линейный рационализм был ко двору в эпоху Просвещения, но в руках Замятина он погружает мир во тьму. То, что Замятин в действительности сделал, должно было принять радикальные отношения XVIII века к разуму и математике, подтолкнуть их к алогичному выводу и поставить их с ног на голову.24

Все аспекты жизни в Едином Государстве регулировались, гарантируя наибольшее счастье максимального числа «нумеров». Люди действительно стали «нумерами», с обозначениями типаД-503 и 1-330 вместо собственных имен. Все они носили одинаковую униформу, жили в одинаковых зданиях и маршировали вместе по одинаковым улицам.

Как и в Утопии Мерсье, ни один из них не курил и не пил. И опять-таки математические модели устанавливают стандарт в исчислении этики, которая восхитила бы любого вроде Кон-дорсе. «Каждый, кто отравляет себя никотином и особенно — алкоголем, — узнаем мы, — безжалостно уничтожается Единым Государством». Математическая логика продемонстрировала, что быстрое уничтожение немногих — лучше, чем медленная смерть многих. Убийство одного индивидуума уменьшало общую сумму человеческих жизней на пятьдесят лет, но «частичное убийство миллионов» вследствие наркомании должно было уменьшить общую сумму приблизительно на пятьдесят миллионов лет. Любой десятилетний ребенок, сообщает нам рассказчик, мог решить такую очевидную математическую моральную проблему за полминуты.25

Сексуальная деятельность также тщательно регулировалась, как это имело место и в более ранних утопических сочинениях. Джон Л итгоу в своей книге «Равенство: политический роман» вообразил мир, в котором женщины регистрировались со своими возлюбленными, но мужчины и женщины жили в разных квартирах и могли заниматься сексом лишь раз в неделю. В Едином Государстве Замятина каждый человек, или ну-мер, заполнял розовый купон,, указывая своего сексуального партнера, и затем парам выделялось фиксированное время общения. «Каждый нумер имеет право на любого другого нумера как на сексуальный продукт», — гласило одно из правил Единого Государства.

Секс был прекрасен, но о любви не было речи. Любовь вела к ревности, ревность вела к несчастью, а несчастье было анафемой; следовательно, любовь была «организована и сведена к математическому распорядку». «Итак», то, что «у древних народов было источником неисчислимых глупых трагедий, было уменьшено до гармоничной, приятной и полезной функции организма, функции, подобной сну, физическому труду, потреблению пищи, дефекации и так далее».26

Наряду с математическим контролем моральности Единое Государство установило одинаковый для всех математический распорядок с помощью Часовой Скрижали, которая фактически определяла каждую деталь повседневной жизни. Здесь Замятин высмеивает новые методы, связанные с именем Фредерика Тэйлора, американского представителя научного менеджмента, которого в Едином Государстве считали «величайшим гением древних»; Тэйлоровские принципы были доведены до предела, так что все нумера стали винтиками в социальном механизме: «Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу — единомиллионно кончаем. И, сливаясь в единое, миллионору-кое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту». Даже акт еды регулировал ей: было точно «пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок». А на работе «система Тэйлора» гарантирочала, чтобы каждый двигался в «правильном, быстром ритме», подобно «гуманизированным машинам, совершенным людям».'7

В «2440 году» у Мерсье будущее испытывало глубокое влияние идеи Руссо о принуждении людей быть свободными; в Едином Государстве Замятина их принуждали быть счастливыми. «Если они не в состоянии понять, что мы приносим им математически безошибочное счастье, — декларировала «Газета Единого Государства», — то нашей обязанностью будет — заставить их быть счастливыми». Такое принуждение приняло множество форм. Единое Государство управлялось Благодетелем, который руководил публичными казнями, в процессе которых диссиденты театрально, и притом буквально, ликвидировались, превращались в воду перед обширной восхищенной аудиторией. Благодетелю помогали Хранители, которые реагировали на первый же намек на отклонение поведения от нормы, извлекая свои электрические кнуты; они же мучили людей в Газовом Колоколе, чтобы извлечь информацию о любом подрывном элементе, который, возможно, существовал. Все здания были сделаны из прозрачного стекла, что гарантировало постоянную видимость всех нумеров, хотя им разрешали увеличить затенение, когда они занимались сексом. Улицы были уставлены «изящно закамуфлированными» подслушивающими устройствами, «записывающими все разговоры для Бюро Хранителей».28

Эти методы контроля были разработаны, чтобы поддерживать максимальный уровень счастья и защищать людей от разрушительных последствий их собственных страстей. Свобода в Едином Государстве была несовместима со счастьем, а счастье было конечной целью человеческой жизни. Все это, согласно повествователю, создавало математический смысл: «Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как... ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро = О, и он не движется; свобода человека — 0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы».29

История Единого Государства излагается в дневнике Д-503, строителя «Интеграла», космического корабля, предназначаемого для распространения преимуществ разума повсюду по галактике. Сначала Д-503 полностью подтверждает «математически совершенную жизнь Единого Государства», принимает его ценности и может выражаться лишь на языке математики. Все в жизни Д-503 «ясно» и разумно, пока он не столкнулся с таинственной женщиной, известной как 1-330. Во время их.-первой встречи ее внимание привлекли его волосатые руки, которые он считал «пережитком дикой эпохи». Был «неприятный, раздражающий X» под ее улыбкой: она затрагивала его «так же неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый иррациональный член».30

1-330 зарегистрировалась для Д-503, намереваясь отвратить его от преданности Единому Государству. Она поцеловала его, когда ее рот был полон спиртного (владение которым было серьезным правонарушением), и позволила спиртному течь в него. Уже до того, как это случилось, Д-503 испытывал по отношению к 1-330 странные новые чувства и тревожные мечты. В Едином Государстве мечты были тревожными по определению. Они были «серьезной психической болезнью» из-за их хаотического, иррационального и непредсказуемого характера.

После пьяного поцелуя Д-503 был полностью расстроен. Его индивидуальность раскололась на две: был «нумер» и был человек под номером. Подавляемые прежде примитивные эмоции были развязаны и все старые убеждения рухнули. Той ночью он не мог заснуть — еще одно преступление против Единого Государства. И при этом он не мог различать мечты и реальность. На смену ясности пришло замешательство, как будто Д-503 был погружен в мир иррациональных чисел. «Ведь я теперь живу не в нашем разумном мире, — писал он в своем дневнике, — а в древнем, бредовом, в мире корней из минус единицы».31

Есть здесь очевидная параллель с историей Адама и Евы. Как Ева дала Адаму яблоко, 1-330 дала Д-503 «полны.1 рот огненного яда» (сидра, надо полагать), от которого пркиш знание и пугающая возможность индивидуальной свободы. В результате Д-503 испытал глубокий личностный кризис. В одно мгновение он увидел себя как страстного человека; в дальнейшем он отчаянно пытался утвердить разум над своим «бредом». Его друг, поэт R-13, внес ясность в эту библейскую связь: