Михаил Михайлович Бахтин (1895-1975 гг.) – талантливый русский философ, изучал проблемы эстетики, культурологии, литературоведения. Родился в г. Орле, учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Знал пять языков (греческий, латынь, немецкий, английский, французский). М. М. Бахтин, глубоко изучая философию, написал курс лекций по философии музыки и преподавал его в консерватории. К наиболее известным его философским трудам можно отнести: “Фрейдизм: Критический очерк”, “Марксизм и философия языка”, “Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику”. Работой принесшей большую известность Бахтину стал большой философский труд “Проблемы творчества Достоевского”, где через призму философского осмысления он рассматривает содержание романов Достоевского, характеризует их как множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний. Бахтин восторгается философской глубиной романов Достоевского и достоинством художественного творчества, раскрывая особенности эстетического содержания творчества писателя, называет его полифоническим, диалогическим, “природой говорящей”, а не “природой сотворенной”. М. М. Бахтин подчеркивает, что литература как направление творческой деятельности тесно связана с культурой и историей общества и раскрывается в “дифференцированном единстве всей культуры эпохи”.

Рассматривая творчество великого писателя, Бахтин отмечает, что герой Достоевского “не только слово о себе самом и о своем ближайшем окружении, но и слово о мире: он не только сознающий – он идеолог”.

Идеологом является уже и “человек из подполья”, но полноту знания идеологическое творчество героев получает в романах; идея здесь действительно становится почти героиней произведения. Однако доминанта изображения героя остается прежней: самосознание.

Поэтому слово о мире сливается с исповедальным словом о себе самом. Правда о мире, по Достоевскому, неотделима от правды личности. Категории самосознания, которые определяли жизнь уже у Девушкина и особенно у Голядкина, – приятие и неприятие, бунт или смирение – становятся теперь основными категориями мышления о мире. Поэтому высшие принципы мировоззрения – те же, что и принципы конкретнейших личных переживаний. Этим достигается столь характерное для Достоевского художественное слияние личной жизни с мировоззрением, интимнейшего переживания с идеей. Личная жизнь становится своеобразно бескорыстной и принципиальной, а высшее идеологическое мышление – интимно личностным и страстным.

Это слияние слова героя о себе самом с идеологическим словом о мире чрезвычайно повышает прямую смысловую значимость самовысказывания, усиливает его внутреннюю сопротивляемость всякому внешнему завершению. Идея помогает самосознанию утвердить свою суверенность в художественном мире Достоевского и восторжествовать над всяким твердым нейтральным образом”.1

Как многие представители русской творческой интеллигенции, М. М. Бахтин подвергался репрессиям. Это заставило его издавать отдельные философские труды под псевдонимами, дабы они увидели свет. После очередного следствия Бахтина приговорили к ссылке в город Кустанай, на 5 лет, где он не имея ни жилья ни работы, лишенный средств к существованию, все это время нищенствовал. По окончании ссылки ему был объявлен запрет жить в крупных городах.

В творчестве М. М. Бахтина нашли отражения идеи православного христианства; раскрывая тему любви он обращается к образу Христа как воплощению истины и абсолютных ценностей. Бахтин рассматривает проблемы ответственности за свое единственное бытие в мире, культуру личности. Именно перед философией он ставит задачу объединения двух миров – мира культуры и мира жизни. Единение мира культуры и мира человека, Бахтин раскрывает через центральное понятие своей философской системы – поступок. Рассматривая проблему ценностей в плане “философии поступка”, считал, что не существует ценности раз и навсегда данной, “общезначимая ценность” становится действительно значимой только в индивидуальном контексте.

Рассматривая единство сознания и бытия, Бахтин считал, что единство сознания, подменяющее единство бытия, неизбежно превращается в единство одного сознания; при этом совершенно безразлично, какую метафизическую форму оно принимает: “сознания вообще”, “абсолютного я”, “абсолютного духа”, или “нормативного сознания”. Рядом с этим единым и неизбежно одним сознанием оказывается множество эмпирических человеческих сознаний. Эту множественность сознаний, с точки зрения “сознания вообще”, Бахтин называет случайной. Все, что существенно, что истинно в них, входит в единый контекст “сознания вообще” и лишено индивидуальности. То же, что индивидуально, что отличает одно от другого и от других сознаний, познавательно несущественно и относится к области психической организации и ограниченности человеческой особи. С точки зрения истины нет индивидуальных сознаний.

“Должно отметить, что из самого понятия единой истины вовсе еще не вытекает необходимости одного и единого сознания. Вполне можно допустить и помыслить, что единая истина требует множественности сознаний, что она принципиально невместима в пределы одного сознания, что она, так сказать, по природе событийна и рождается в точке соприкосновения разных сознаний. Все зависит от того, как помыслить себе истину и ее отношение к сознанию. Эта форма возникает лишь там, где сознание становится над бытием и единство бытия превращается в единство сознания”.1

М. Бахтин, рассматривая “мое бытие”, обозначает его определенным благодаря существованию других. Я становлюсь чем-то, поскольку оценка других, благодаря их отношению ко мне получает определенность. Таким образом, находясь среди других людей, вступая с ними в определенные отношения, я становлюсь самим собой чем-то определенным, “имеющим место” в бытии.

Бахтин создал свою диалогическую концепцию бытия. “Быть - значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается... Два голоса - минимум жизни, минимум бытия”.2

Бахтин считает, что понимание человеческой личности возможно только благодаря диалогу. Человек изнутри самого себя не может ни понимать себя, ни даже стать собой. “Мой дух изнутри себя не “видит” своих границ, не имеет образа себя. Только других я вижу как объекты – в целом и среди других объектов, то есть вижу их границы, имею их образы. Сам для себя я не могу быть объектом. Я не вхожу в свой собственный кругозор. Чтобы охватить личность в целом, нужна позиция вненаходимости. Я вижу мир, вижу других в мире, но не себя в мире; другой видит меня в мире и обладает, таким образом, избытком видения по сравнению со мной. Мы ловим отражения нашей жизни в сознании других людей. Можно сказать, что другие дарят мне меня как нечто цельное и определенное”.1

Человек никогда не совпадает с самим собой, с тем, что он “уже” есть; он способен опровергнуть данную ему другими или самим собой характеристику. “Пока человек жив, он живет тем, что еще не завершен и еще не сказал своего последнего слова...” Потому-то “подлинная жизнь личности совершается как бы в точке этого несовпадения человека с самим собою, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, “заочно”.2

Каждый человек – центр, из которого только и возможно видение мира; а “сознание вообще”, не привязанное к личности – центру, невозможно.

По Бахтину, “сфера бытия идеи не индивидуальное сознание, а диалогическое общение между сознаниями. Идея - это живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний”.3 Бахтин принципиально считает, что не может быть идей вне события человеческих индивидов. Единство мира представляет единство отдельных сознаний включенных в общественную жизнь. Бахтин писал, что научное сознание современного человека, научилось ориентироваться в сложных условиях “вероятностной вселенной”.

Человек может видеть мир лишь своими собственными, человеческими, участными в мире глазами. “Никто не может занять нейтральной к я и другому позиции...” “... Даже Богу, – отмечает Бахтин, – надо было воплотиться, чтобы миловать, страдать и прощать, как бы сойти с отвлеченной точки зрения справедливости.”

“... Чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи, – с ними можно только диалогически общаться. Думать о них – значит говорить с ними, иначе они тотчас же поворачиваются к нам своей объективной стороной: они замолкают, закрываются и застывают в завершенные объективные образы”.1

“Внутреннего человека” нельзя раскрыть ни как объект безучастного нейтрального анализа, ни путем чувствования; он сам должен раскрыться в диалоге благодаря общению с ним.

Бахтин отмечает, что именно диалог – путь познания личности, выражения её внутреннего мира, её установок и идей, а также условие самого существования идей у личностей. “Идея живет не в изолированном индивидуальном сознании человека, оставаясь только в нем, она вырождается и умирает. Идея начинает жить, то есть формироваться, развиваться, находить и обновлять свое словесное выражение, порождать новые идеи, только вступая в существенные диалогические отношения с другими чужими идеями”.

Помимо диалога в широком понимании, Бахтин рассматривает явления “микродиалога”, “скрытой полемики”, “большого диалога”.

Микродиалог – это внутренний диалог человека, при котором его внутренний голос “звучит” в соотнесении с другими голосами, перебивается, соглашается или борется с ними. Бахтин рассматривает это явление на примере внутренних диалогов Раскольникова, Голядкина и других героев Достоевского. Тут внутренний монолог героя диалогизируется, диалог проникает внутрь каждого слова.

При скрытой полемике слово направлено на свой предмет (а не против чужого слова), но строится так, чтобы ударять по чужому слову, не воспроизводимому, а лишь подразумеваемому. “Слово напряженно чувствует рядом с собой чужое слово, говорящее о том же предмете и это ощущение определяет его структуру”. “Такая речь словно корчится в присутствии или предчувствии чужого слова, ответа, возражения”.

В большом диалоге индивиды существуют как равноправные носители своих “правд”; тут нет единственной привилегированной “правды”. Сознание каждого существует не само по себе, а на фоне чужих сознаний.

Понятие “большого диалога” Бахтин рассматривает в литературоведческом и в социально-философском плане. Термин “большой диалог” местами трансформируется в “диалог эпохи” или в “русский и мировой диалог”. Большой диалог приводит в единство множество единичных центров – сознаний, и мир не распадается на солипсические монады. Сама общественная жизнь есть большой диалог.

М. М. Бахтин философски осмыслил и представил новую, полифоническую, картину мира, которая более адекватна мировоззрению XX века, чем монологические воззрения эпохи Нового времени. Полифоническому мышлению, отмечал Бахтин, “доступны такие стороны человека, и прежде всего мыслящее человеческое сознание и диалогическая сфера его бытия, которые не поддаются художественному освоению с монологических позиций”.

Решающую роль в создании новой художественной модели мира Бахтин отводит Достоевскому, считая, что философско-художественные открытия этого выдающегося писателя-мыслителя ожидают своего нового философского осознания.

Анализируя произведения Ф. М. Достоевского, Бахтин развивал свою диалогическую концепцию бытия. Этот писатель создал принципиально новую, полифоническую, форму романа. Достоевский представляет читателю своих героев совершенно особым способом: писатель не манипулирует ими как объектами, не судит своих героев, пользуясь своей привилегией автора, а дает героям самим высказать себя, свою правду о мире, свое видение других людей и себя самого среди людей. Слово героя тут не служит рупором авторского голоса. Сознанию каждого героя противостоят равноправные сознания других героев; ни у кого нет привилегии на единственную правду, каждый человек – носитель собственной правды.

Ф. М. Достоевский обычно не дает однозначного и завершенного образа героя; мы не столько “видим” его героев, сколько слышим их “голоса”, как бы подслушиваем диалоги между ними, их внутреннюю речь, “микродиалоги”. Ф. М. Достоевский умеет создать полифонию (многоголосие), приглашая героев в “большой диалог” в мире художественного творчества.1

Разработав философскую теорию “диалоговедения”, М. М. Бахтин нашел в сочинениях Достоевского наиболее подходящие модели для философского осмысления феномена диалога, поэтому назвал творчество Достоевского “диалоговедением”.2

“Внутренний человек” раскрывается в диалоге, следовательно, в процессе общения с ним. На идеи, высказываемые персонажами Достоевского, “падают рефлексы других идей, подобно тому как в живописи определенный тон благодаря рефлексам окружающих тонов утрачивает свою абстрактную чистоту, но зато начинает жить подлинно живописной жизнью”. В результате в романах Достоевского “развертывается не мир объектов, но мир взаимно освещающихся сознаний, мир сопряженных смысловых человеческих установок”.3

Термином “большой диалог” Бахтин называет полифоническое целое романа Достоевского. В большом диалоге индивиды (герои романа) существуют как равноправные носители своих “правд”; тут нет единственной привилегированной “правды”.

Понятие “большого диалога” Бахтин непосредственно относит к романам Достоевского, однако в бахтинском контексте проступают намеки на применимость этого понятия не только в литературоведческом, но и в социально-философском плане. Термин “большой диалог” местами трансформируется в “диалог эпохи” или в “русский и мировой диалог”. Если человеческое общество, “мир”, представляет собой множество индивидов “центров”, носителей собственных “правд”, то именно большой диалог приводит в единство множество единичных центров – сознаний, и мир остается собранным воедино.

Ведущую роль в создании новой художественной модели мира Бахтин отводит Достоевскому и считает, что философско-художественные открытия этого талантливого писателя-мыслителя внесли и еще внесут огромный вклад в осмысление философской модели мира.

В работе “К философии поступка” Бахтин рассматривает особенности нравственной философии, называя ее “первой философией”, специально подчеркивая значение нравственности в жизни общества. Нравственное поведение личности, по мнению философа, результат собственных сознательных усилий в сочетании с божественными целями, выход из мира традиционных моральных норм в сферу духа.

М. М. Бахтин выделяет идеи православия через личное отношение к личному Богу. Рассматривая проблему взаимоотношения человека с Богом и взаимоотношения между людьми, считал эту проблему центральной проблемой всей философии, тесно связанной с христианской нравственностью.

Нравственная философия передается как этика художественного творчества, как религиозная этика, через понятия: “душа”, “дух”, “духовное”, “душевное”, “тело”. Для философской антропологии Бахтина характерен принцип триединства: дух, душа, тело, – которые находятся во взаимосвязи.

В плане нравственной философии М. М. Бахтин анализирует все стороны человеческой жизни, воспринимая каждый феномен человеческой жизни как феномен культуры. Бахтин рассматривает идею культуры как синтез духовных смыслов бытия – логических, эстетических, религиозных, нравственных, эмоциональных.

“Три области человеческой культуры – наука, искусство и жизнь – обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству. Но эта связь не может быть механической, внешней. Увы, чаще всего это так и бывает. Художник и человек наивно, чаще всего механически, соединены в одной личности; творчество человека уходит на время из “житейского волнения” как бы в другой мир “вдохновенья, звуков сладких и молитв”. Что же в результате? Искусство слишком дерзко – самоуверенно, слишком патетично, ведь ему же нечего отвечать за жизнь, которая, конечно, за таким искусством не угонится. “Да и где нам, – говорит жизнь, – это искусство, а у нас житейская проза...” Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности. За то, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью, чтобы все пережитое и понятое не осталось бездейственным в ней... Личность должна стать сплошь ответственной: все ее моменты должны не только укладываться рядом во временном ряду ее жизни, но проникать друг в друга в единстве вины и ответственности... Искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым, в единстве моей ответственности”.1

Бахтин приходит к своему пониманию культуры, что всякая культура основывается на творчестве и означает творчество. Но, если мир культуры, как мир живого духа, подменяется миром рассудочных категорий, механическим способом мысли, социальной необходимостью, то убивается всякая жизненная связность, тогда и нет надобности в знании о духовном мире. Это один из корней кризиса творчества, кризиса культуры и кризиса поступков. “Если всюду царит причинная и математическая необходимость, то человеку остается только все понимать и все прощать, поскольку добро и зло совершенно равноценны перед лицом необходимости. С человека снимается всякая ответственность. Через культуру человек способен к самодетерминации и способен быть ответственным за свои поступки. Здесь речь идет уже не только о человеке, владеющем культурой, но и о том, как сама жизнь наполняется, пронизывается культурой”.1

“Каждое явление культуры, писал Бахтин, конкретно-систематично, то есть занимает какую-то существенную позицию по отношению к преднаходимой им действительности других культурных установок и тем самым приобщается заданному единству культуры. Но глубоко различны эти отношения познания, поступка и художественного творчества к преднаходимой ими действительности. В отличие от познания и поступка, которые создают природу и социальное человечество, искусство воспевает, украшает, воспоминает эту преднаходимую действительность познания и поступка – природу и социальное человечество, – обогащает и восполняет их, и прежде всего оно создает конкретное интуитивное единство этих двух миров – помещает человека в природу, понятую как его эстетическое окружение, – очеловечивает природу и натурализует человека”.2

Бахтин уделяет достаточно внимания философии языка, рассматривая вопрос о взаимодействии культуры и человека через систему семиотики; передача сообщений или выражения смысла в процессе общения.

“Слово” – результат индивидуального творчества. “Социальный кругозор” – Бахтин определяет как область значений, которая передается индивидуальному сознанию конкретной эпохой и конкретной культурной ситуацией. Рассматривая взаимодействие традиций и индивидуального творчества, Бахтин выделяет значение традиций, включающих народную карнавальную культуру.