Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856 гг.) – современник А. С. Пушкина, серьезный оригинальный мыслитель, один из наиболее глубоких историософов в России. Шеллинг, знавший Чаадаева, отзывался о нем как о выдающемся мыслителе Европы.

П. Я. Чаадаев – автор книги “Философские письма”, в которую вошли восемь писем. Рассматривая роль христианства в истории, он показывает, что христианство призывает человека реализовать высшие нравственные идеалы в земной жизни. Понимая, что в абсолютном смысле это непостижимо, Чаадаев считает, что вечное стремление человека – реализация правды Божьей на земле. Эпиграфом к “Философским письмам” он поставил слова из молитвы “Отче наш – да будет воля Твоя и на земле, как на небе”.

Чаадаев считал, что Россия имеет призвание соединить христианский Восток с христианским Западом, рассматривая западное христианство, как более деятельное, а восточное – более сердечное, созерцательное, теплое. Развивая эту мысль, Чаадаев беспощадно критикует нравы устройства современного общества. “Философские письма” вызвали недоумение в высших кругах. Редактора – профессора Надеждина – немедленно отстранили от работы и отправили в ссылку, а автора объявили сумасшедшим. Книгу издали только через семьдесят лет. В 1987 году впервые “Философские письма” были опубликованы полностью, удивляя нас глубиной и силой мысли.

Автор дает свое толкование миротворения, объясняя, что человек создан свободным, а свобода есть проявление нашего богоподобия. Высоко оценивая художественный уровень священных писателей, Чаадаев отмечает, что в личности Моисея, с одной стороны, воплощены величавость, представления об избранном народе, призвание мессии, а с другой – это человек простодушный и даже робкий. Высоко оценивает Чаадаев книги пророков, заключая, что их учение относится ко всем временам.

Литературное наследство Чаадаева невелико. Это восемь “Философских писем”, адресованных госпоже N, небольшое эссе “Апология сумасшедшего” и несколько афоризмов и фрагментов из частной переписки. “Философские письма”, опубликованные в “Телескопе”, А. И. Герцен назвал “выстрелом в ночи”. Действительно, в условиях самодержавной России, впитавшей идеи казенного патриотизма, Чаадаев резко критично рассматривает ее историю и культуру, объявляя высшей целью познание истины.

“Прекрасная вещь – любовь к Отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к Отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур, любовь к истине распространяет свет знания, создает духовное наслаждение, приближает людей к божеству. Не через родину, а через истину ведет путь на небо... Я не научался любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее. Я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы более всего обязаны родине истиной. Я люблю мое Отечество, как Петр Великий научил меня любить его”.1

Действительно, истина – это высокое призвание рода человеческого, это объективное основание для правильного видения и высокого суждения. Чаадаев дает лестную оценку европейской цивилизации, связывая ее с христианством, умаляя социальную самобытность России. “Мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места”. Чаадаев связывает прогресс с истинным христианством, каким считает католицизм. Отсюда философ указывает единственный путь развития России, это союз с западноевропейской цивилизацией. Чаадаев не приемлет миссии Востока. Восток и Россия – это два мира, всецело чуждых по духу и миросозерцанию. Их невозможно соединить, разве только “какое-нибудь планетное возмущение не сдвинет с места земную ось или новый геологический переворот опять не бросит южные организмы в полярные льды”.

“Философские письма” были написаны П. Я. Чаадаевым в 1829-1830 годах в форме писем к некой даме. При жизни Чаадаева было опубликовано только первое письмо, причем опубликовано было во Франции в 1835 году, затем в 1836 году в журнале “Телескоп” в Москве. После опубликования журнал был закрыт, а редактор потерял работу. П. Я. Чаадаева официально объявили сошедшим с ума и посадили под домашний арест. Чуть более чем через год эти строгости были отменены, но печатать работы Чаадаева или отзывы на них было запрещено. В первом “Философском письме” Чаадаев рассматривает историю России: “Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том,– писал Чаадаев, – что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов гораздо более отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежали ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиции ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и истории человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия.”1

Признавая совершенство истории Запада, Чаадаев пишет, что не может сказать подобное о России: “Сначала дикое варварство, затем глубокое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего подобного у нас не было. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемым только злодеяниями и смягчаемым только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно бы говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя”.1

Описывая тяжелое, плачевное состояние России в отличие от Западной истории, Чаадаев считает, что так провидению было угодно, не заниматься судьбой России. “Отказывая нам в своем благодетельном воздействии на человеческий разум, – пишет Чаадаев в первом “философском письме”, – оно представило нас всецело самим себе, не пожелало ничему нас научить. Опыт времени для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет”.2 Симпатизируя Европе, Чаадаев упрекает “непостижимую судьбу”: “По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов... и мы восприняли идею в столь искаженном людской страстью виде. В Европе все тогда было одушевлено животворным началом единства... Сколько ярких лучей тогда уже вспыхнуло среди кажущегося мрака, покрывающего Европу. Большинство знаний, которыми ныне гордится человеческий ум, уже угадывалось в умах; характер нового общества уже определился и, обращаясь назад, к языческой древности, мир христианский снова обрел формы прекрасного, которых ему недоставало. До нас, замкнувшихся в нашем расколе, ничего из происходившего в Европе не доходило. Нам не было никакого дела до великой всемирной работы”.1

П. Я. Чаадаев верен настроению и идеям того поколения своего времени, которое преклонялось перед духовной культурой Запада.

Уже в первом “Философском письме” Чаадаев высказывает свое отношение к религии: “Я Вам, кажется, как-то сказал, что лучшее средство сохранить религиозное чувство – это придерживаться всех обычаев, предписанных Церковью”.2

Много путешествуя по Европе, Чаадаев имел возможность сравнить виденное, и неожиданно в нем пробуждается понимание высшего смысла бытия России. В письмах к А. И. Тургеневу Чаадаев писал: “Вы знаете, что я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: её задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе. Провидение создало нас слишком великими, чтоб быть эгоистами; что оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества... все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить... в этом наше будущее, в этом наш прогресс”.3

И все-таки Чаадаев предпочитает России западную культуру: “Невзирая на все незаконченное порочное и преступное в европейском обществе, как оно сейчас сложилось, все же Царство Божие в известном смысле в нем действительно осуществлено, потому что общество это содержит в себе начало бесконечного прогресса и обладает в зародыше и в элементах всем необходимым для его окончательного водворения в будущем на земле”.4

Не признавая самобытное социальное развитие России, Чаадаев верил в ее духовный мессианизм, высокое назначение в будущем. В первом письме, рассуждая пессимистически о прошлом и настоящем России, он все же назвал русский народ “исключительным”. “Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок.” Поэтому, считал Чаадаев, не бывает народов абсолютно напрасных, и если нельзя объяснить их историю “нормальными законами нашего разума, значит, ими таинственно руководит верховная логика Провидения.” “Таков именно наш народ”, – пишет он в “Апологии сумасшедшего”. “Мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия... Больше того, у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество”.1

Чаадаев стремится показать назначение России: “Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. В нашей истории сначала дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, такова печальная история нашей юности... Периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных у нас не было совсем... Мы, можно сказать, некоторым образом – народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок”.1 Отдавая предпочтение европейской культуре и католицизму, Чаадаев упрекает православие в его застойности, пассивности, отсутствии творческого импульса.

Чаадаев первый западник в России. Он глубоко уверен, что судьба народов и государств, равно как судьба отдельного человека, определяются провидением Бога.

“Хвала мудрым земли, но слава одному только Богу. Человек никогда не шествовал иначе как при сиянии Божественного света. Свет этот постоянно озарял шаги человека, но он не замечал того источника, из которого исходил яркий луч, падающий на его путь”.2

Человек не марионетка в руках высших сил, он одарен свободой и способностью разумного понимания вещей, принимаемые им решения и производимые действия зависят от него самого. Отсюда и возможность злоупотребления страшным даром свободы. В подчинение высшему нет ничего унизительного, напротив, оно естественно для тех, кто сознает собственную ничтожность перед лицом величия Бога. Главный вопрос жизни для него, “как открыть действие верховной силы на нашу природу”. Эпоху Возрождения и деятельность отдельных великих личностей (Гомер, Аристотель, Сократ, Марк Аврелий) Чаадаев считает источником атеистической заразы и лжегуманизма, признавая, что подлинными учителями и духовными вождями человечества являются Христос, Моисей, Магомет.

Особое негодование у Чаадаева вызывало крепостничество. Свое отношение к монархии он выразил в прокламации, которая была написана во время революции 1848 года в Европе. Чаадаев одобряет поведение народов, поднявшихся против монархов. Прокламация заканчивалась словами: “Мы не хотим царя другого, окромя царя небесного.”

В конце сороковых годов XIX века П. Я. Чаадаев несколько меняет свое отношение к православию, признавая, что Православная церковь сохранила сущность христианства во всей его первоначальной чистоте. Призвание России Чаадаев видит в осуществлении окончательного религиозного синтеза: “Нам нет дела до критики Запада, ибо сами-то мы не Запад; что Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы. И почему бы я не имел права сказать и того, что Россия слишком величественна, чтобы проводить национальную политику; что ее дело в мире есть политика рода Человеческого; ...что император Александр прекрасно понял это и что это составляет лучшую славу его, что провидение создало нас слишком сильными, чтобы быть эгоистами, что оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества; что все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить: что в этом наше будущее, в этом наш прогресс... таков будет логический результат нашего долгого одиночества: все великое приходило из пустыни”.1

П. Я. Чаадаев смирился с идеями славянофилов, но одновременно верил, что Россия обязательно усвоит все ценное в Европе и сможет осуществить свою, Богом предначертанную, миссию.