Хорошо известно, что в Китае слово «философия» в его китайском варианте не означало то, что оно означало в Европе. Эта наука была преимущественно этико-социальной, а не метафизической (в аристотелевском смысле). Тем не менее китайские философы создали натуралистическое мировоззрение большой социально-культурной значимости, а китайские логики добились определенных результатов, которые, к сожалению, остались в эмбриональном состоянии.

В VI столетии до н. э. происходит кризис китайского общества. Этот кризис был кризисом переходного периода от полуфеодального общества к собственно феодальному. Существенные сдвиги в жизни древнекитайского общества не замедлили сказаться на небольшом, но весьма привилегированном классе специалистов-писцов, секретарей, экспертов по церемониям, учителей музыки и военного искусства, специалистов в области металлургии и пр. К концу III в. до н. э. термин «]'и», который широко применялся к ним и который первоначально означал «слабое существо», стал общепризнанным и уважаемым «именем». Со временем это сообщество специалистов превратилось в родовую аристократию.

По мнению Нидэма и его коллег-востоковедов, ни одна из стран Древнего мира не сделала такого большого вклада в дело развития инженерного искусства, какой сделал Китай. В этом смысле китайская практика в области механики была намного впереди европейской. Но как объяснить тот воистину странный факт, что китайские мыслители-теоретики отставали от запросов инженерного искусства?

Если исходить из внутренних характеристик развития интеллектуальной культуры Китая, то следует, согласно Нидэму, отметить, что в теоретическом естествознании китайская научная мысль никогда не была сильна, свидетельством чего является тяготение китайских теоретиков в лице философов к органике, а не к механике. Результатом этого явилось то, что китайская наука не занималась исследованием движения, как это делалось в Европе. Соответственно, в Китае мы не находим аналогов европейским учениям о динамике и кинематике.

Социальные причины столь парадоксального состояния науки в Древнем Китае Нидэм усматривает в следующем. Китайский астрономы и астрологи находили себе обитель в императорском дворце, а контора корпорации, членами которой они являлись, входила составной частью в систему гражданских служб. Ремесленники и инженеры были участниками этой тотальной бюрократической службы, отчасти потому, что все китайские династии имели имперские мастерские и арсеналы.

Интересно отметить, что в определенные периоды китайской истории те профессии, с которыми связывалось основное развитие техники и технической мысли, «национализировались» и попадали под чиновничий контроль, а это, как известно, не способствует полету творческой мысли. Добавим к сказанному и то, что среди китайских техников существовала тенденция группироваться вокруг знатных официальных лиц, которые поощряли и поддерживали их.

Таким образом, развитие китайской технологии и технических исследований сопровождалось прямым или косвенным надзором со стороны административных авторитетов, образующих центральную часть бюрократической формы правления. По-видимому, подобный надзор вел к тому, что теоретические исследования природы заменялись кустарной рационализацией, мелкими подновлениями традиционной техники. Не будем сбрасывать со счетов и равнодушное отношение философов к технической практике, а также их подчас негативное отношение к новаторским техническим изобретениям, которые способны изменить традиционный уклад жизни и трудовую деятельности людей. Поэтому интересные инженерные новинки, оригинальные достижения технической мысли являлись не свидетельством содружества науки и практического опыта, а результатом случайных эмпирических наблюдений, данью индивидуальным качествам отдельных ремесленников или инженеров.

В предисловии к первому тому своего грандиозного исследования «Наука и цивилизация в Китае» Нидэм писал, что история науки сейчас все более широко признается в качестве кардинального элемента в истории цивилизации. Однако далеко не все западные историки науки и философии склонны признавать за неевропейскими народами вклад в общечеловеческую сокровищницу науки. По мнению же Нидэма, современная наука должна признать бесспорным факт вклада древних египтян, шумеров, вавилонян и других народов в общее развитие научной мысли. Так, например, опыт контактов европейцев с индийской культурой, начиная с Мегасфена (IV в. до н. э.), оказались плодотворными как для Европы, так и для Индии. Что же касается Дальнего Востока, и особенно такой ее древнейшей цивилизации, как цивилизация Китая, то вклад народов Китая в развитие научной мысли и технологии остается все еще недостаточно признанным. Именно научный вклад Азии (главным образом Китая) является основной темой нидэмовского многотомного исследования.

По словам Нидэма, не может быть сомнений в том, что Китай, среди прочих древних цивилизаций, был наиболее изолированной цивилизацией. Поэтому самобытность и оригинальность китайских культурных моделей чрезвычайно велика и во многом поучительна.

Разумеется, это не значит, что Китай не принимал никакого участия в технологических, торговых и других контактах с другими народами. Нидэм лишь подчеркивает, что, несмотря на наличие тех или иных культурных контактов, Китай оставался верен характерному стилю своей цивилизации, считая себя центром мира.

Нидэм не случайно поднимает вопрос об изоляции Китая. Этот вопрос является частной модификацией более общего вопроса о закономерностях общечеловеческого развития в совершенно различных географических и культурных регионах.

Английский историк культуры и философии Дж. Томсон по этому поводу писал: «Техническая база греческой цивилизации, включая использование металла, календаря и письменности, не была создана самими греками, а заимствована ими у более древних цивилизаций Ближнего Востока; на Дальнем же Востоке не было цивилизации древнее, чем китайская, которая, насколько это известно, не была обязана своими основными чертами никаким посторонним источникам».

Естественно, что исследование такой цивилизации, как китайская, будет способствовать более полному постижению механизма саморазвития любой цивилизации, к чему и призывает Нидэм.

Хорошо известно, что по мере прогрессивного социального развития намечаются существенные расхождения между народами и цивилизациями, что затрудняет интеллектуальные контакты, но не слишком препятствует общению на технологическом уровне. Например, культурные контакты между средневековой Европой и Китаем того же периода наталкивались на серьезные мировоззренческие барьеры. Начиная с I в. н. э. китайцы наблюдали и регистрировали солнечные пятна. Но даже если какой-нибудь намек на эти данные достигал Европы, то повторение этих наблюдений или распространение информации р них было невозможным, ибо в то время Солнце рассматривалось европейцами как совершенное во всех отношениях тело, которое не может иметь пятен или каких-либо других изъянов. Кроме того, китайцы придерживались концепции, согласно которой небесные тела свободно перемещаются в огромном пустом пространстве. Средневековая Европа была не в состоянии воспринять такие идеи, поскольку церковь утверждала идею существования твердых небесных сфер, упрямо отстаивала геоцентризм. Когда миссионеры-иезуиты впервые познакомились с этими китайскими космологическими учениями, они сочли их абсурдными выдумками мандаринов — португальское название чиновников феодального Китая).

Такие «абсурды» встречаются и в нашей сегодняшней жизни, ибо она сложна, многообразна и противоречива. Кому-то мы не нравимся, кто-то нам не нравится. Но мы живем в одном мире и должны считаться с множественностью точек зрения на этот мир. Нам необходимо научиться понимать мотивы собственных и чужих поступков, ценности, нормы и правила различных форм социальной жизнедеятельности. Имеются свои явные и скрытые мотивы не только в поведении отдельных людей, но и в историческом движении народов.