Желание, влечение, воля, мотив, интерес и связанные с ними чувства удовольствия и неудовольствия, наслаждения и страдания — все это темы практической философии, которая относится к сфере морального сознания, включающего нравственность как совокупность норм и традиций, собственно нравов, а также право. Словосочетание «практическая философия» у Канта оказывается несколько искусственным и даже вводящим в заблуждение современного читателя. Следует постоянно помнить, что речь идет не об инструментальных действиях, а о морали.

Гегель более прагматичен в понимании практической философии и включает в свой анализ отношения труда и господства. Он критически оценивает морализацию в области практического сознания и особенно политики. Однако при сравнении его рассуждений с кантовской моральной философией можно констатировать и некоторые утраты. Если Кант достаточно резко разделял теоретический и практический разум как принципиально разные направления синтеза понятия и созерцания, то Гегель видел в них разные уровни диалектики всеобщего и единичного. Практическое сознание формируется, по его мнению, как опыт труда и господства и не сводится к моральности.

Философия морали и права как основные разделы практической философии имеет дело с тем, что полагается дотеоретически, с тем, что постигается на собственном опыте, что дается человеку как существу, живущему на этой земле, а не как гносеологическому субъекту — носителю трансцендентального сознания, нейтральному наблюдателю Вселенной. Естественно, что бренный человек испытывает удовольствие и страдание и этим привязан к жизни. Практическая философия — это и есть философия жизни.

Чем отличается человеческая жизнь от животной?

Последняя не содержит никакой философии и не нуждается в рефлексии. Человек, напротив, характеризуется осмысленным поведением, не просто совершает поступки, повинуясь инстинкту, который и есть желание, а способен продумать их последствия и затормозить инстинктивное влечение. Животное — это своего рода «автомат», повинующийся биологическим законам, включенный в ситуацию и не способный абстрагироваться от условий существования. Человек же, как отмечал М. Шелер, имеет перед собой не просто окружение, а мир как предмет, относительно которого он строит определенное мировоззрение.

Одного разума для понимания практического поведения человека явно недостаточно. Не только Шопенгауэр, но и те, кого он критиковал, прежде всего Кант и Гегель, достаточно хорошо понимали значение желания и воли в практической жизнедеятельности и адекватно оценивали степень их воздействия на теоретический разум. Однако в отличие от философов спонтанности они считали, что практический разум наряду с чувствами и желаниями включает априорные конструкции, наиболее ярким примером которых являются мораль и право. Неверно представлять, будто непросвещенный в теоретическом отношении индивидуум — это то же самое, что и животное.

На самом деле то «животное», которым философия пугала человека — это своеобразная конструкция врага разума: нечто демоническое, бестия, существо, повинующееся исключительно собственным влечениям к наслаждению. Судя по исследованиям современных биологов, поведение животных достаточно рационально. Точно так же антропологи рисуют жизнь первобытных людей как весьма умеренную, где то, что кажется эксцессами, садизмом и каннибализмом, на самом деле объясняется как своеобразный порядок.

В «Метафизике нравов» Кант начинает свое рассуждение о праве со способности желания, которую он определяет как «способность через свои представления быть причиной предметов этих представлений». Речь идет о жизни, которая является не теоретическим процессом овладения предметами, но в которой человек поступает сообразно своим представлениям. Условием жизненно-практического отношения к миру служит желание или отвращение, связанные с чувствами удовольствия или неудовольствия. Конечно, бывают «незаинтересованные» удовольствия от созерцания предметов, не связанные с желанием обладания. Кант отмечает субъективный характер чувств удовольствия и неудовольствия, которые в отличие от рассудка не соотносятся с объектами. Осмысление чувств — это использование их как средства познания. Напротив, непосредственная восприимчивость без рефлексии характерны для чисто субъективного отношения.

Связанное с желанием обладать предметом представление, воздействующее на чувство, Кант определяет как практическое удовольствие. Вместе с тем желание не является чисто спонтанным, а определяется тем, что философ называет интересом, который считается оправданной рассудком связью удовольствия со способностью желания. На этом основании Кант отличает вожделение как чистую прихоть души от способности желания.

Способность желания, как способность действовать или не действовать по своему усмотрению, определяется Кантом как воля совершать поступки для создания объекта. Она является самой сутью практического разума. Важным в понимании воли следует считать определение ее как субъективной свободы. Воля —это не только чистый произвол, обусловленный чувственным побуждением, но и чистое желание. Человеческий произвол стимулируется чувственными побуждениями и ограничивается разумом. Негативная свобода означает свободу от чувственного побуждения. Позитивная свобода — это способность чистого разума быть практическим.

Так Кант приходит к ограничению чувственного желания всеобщим законом на основе императивов. Ограничивающие субъективный произвол всеобщие правила Кант называет моральными законами, если свобода состоит во внутреннем ограничении произвола, или юридическими законами в случае внешнего принуждения. При этом речь идет не столько о запрещении или репрессии страстей души, сколько об их согласовании. Конечно, долг, как основа такого согласования, является достаточно жестким механизмом, который многими расценивается как внутреннее самопринуждение. Однако если сравнивать моральный долг с прежними табу и обязательствами, то он обеспечивает некий компромисс чувственного желания и рассудочного правила.

Характерно понимание Кантом специфики нравственной или практической философии и ее отличия от теоретической метафизики, опирающейся на априорные понятия. Он определяет нравственный закон как нечто компромиссное между счастьем и априорностью. Радость жизни и наслаждения не задаются априори, а постигаются опытом: «Одно лишь естественное стремление к утолению голода, половой инстинкт, стремление к покою, движению и (когда развиты наши природные склонности) к славе, к расширению нашего познания и т. п. могут каждому на свой лад дать представление о том, в чем он должен усматривать радости жизни, только опыт может указать ему те средства, какими он должен их добиваться».

И далее Кант критикует попытки априорного предписания того, в чем, собственно, должно состоять счастье и удовольствие. Практическая философия как учение о нравственности должна опираться не на природные склонности, а на требования разума. Система априорных принципов определяет, по Канту, не только теоретическое познание, но и практическое поведение. Поэтому метафизика нравов в отличие от описательного или сравнительного подхода к истории нравов и обычаев, в отличие от утилитаризма может опираться только на априорные принципы, а не на антропологию. Саму моральную антропологию Кант понимает как учение о том, что в душе человека препятствует и что способствует исполнению нравственных законов.

Откуда появились понятия права и морали и соответствующие нормы? На этот вопрос можно ответить исторически (они зародились вместе с человеком) или философски: право и мораль неотделимы от определения человека, они априорны. Поскольку познание представляет собой синтез понятий и наблюдений, постольку возникает вопрос, что соответствует понятиям морали и права на чувственном уровне. Согласно Канту, основанием морально-правовых отношений выступает допо-нятийное различие «своего» и «другого». Однако он не занимается их феноменологическим описанием, а сразу же связывает с понятием права: «Мое в правовом отношении — это то, с чем я связан так, что если бы кто-то другой пользовался им без моего согласия, то это нанесло бы мне ущерб». Такое определение вызывает философскую проблему: как я могу считать своим не только нечто внутреннее, но и находящееся вне меня, и более того полагать, что я этим владею. Поэтому Кант различает чувственное и умопостигаемое владение, несводимое к физическому и правовому владению одними и теми же предметами.

Таким образом, Кант вынужден описать феноменологию и аналитику «моего» и «другого». Внешний предмет находится вне меня или в другом месте. Можно владеть предметами, находящимися вне меня, умопостигаемым способом, предметами же, находящимися в другом месте, эмпирическим. «Рассматривать и трактовать всякий предмет моего произвола как объективно возможное мое и твое — это априорное предположение практического разума».

Под предметом произвола понимается нечто, чем можно пользоваться физически. Кант вводит его как дополнительный постулат правомочия: запрещать другим посягать на предмет моего произвола, который не выводим из одних только понятий о праве. Речь идет о допущении, согласно которому владеть вещью и считать ее своей — это значит рассматривать использование этой вещи без моего согласия как нанесение мне ущерба. Кант различает три внешних предмета моего произвола:

  • а) телесная вещь;
  • б) произвол другого;
  • в) состояние другого.

С владением внешними предметами обстоит не так, как с владением внутренними. Предметами можно владеть эмпирически: держать вещь в руке или занимать участок земли. Если кто-то отнимет их у меня, он нанесет ущерб моей свободе, т. е. внутреннему. Правовое владение распространяется и на то, что я не держу руками, на внешнее мое, которым я владею без держания. Исполненное по произволу другого нельзя назвать своим, если не владеешь произволом другого в форме обещания. Можно считать своей предстоящую работу другого, если получить его обещание. Это обеспечивает независимость владения не только от места, но и от времени. Таким образом, Кант вводит понятие умопостигаемого владения по законам свободы, ибо он определяет право как «интеллектуальное владение предметом».

Определение эмпирического владения не представляет собой проблемы и достигается аналитическим путем без каких-либо противоречий: я держу предмет, и тот, кто захочет отнять его у меня, наносит мне ущерб. Сложнее обстоит дело с определением чисто правового, умопостигаемого владения. Такое положение является синтетическим, выходящим за пределы понятия эмпирического владения.

Например, как возможно вступление во владение участком земли? Владелец исходит из общего прирожденного права владеть землей и оказывает противодействие попыткам помешать ему. Однако это не правовой акт, а произвол, характерный для естественного состояния. Если бы даже этот участок был свободным, все же нельзя сказать, что он свободен изначально и по природе до всякого правового акта. Генеалогия права упирается в допущение о первоначальной общности земли и находящихся на ней вещей. Это, отмечает Кант, не следует путать с первобытной общностью земли, которая на самом деле если и была бы, то предполагала бы некий «общественный договор», по которому все отказываются от частного владения в пользу совместного.

Если теоретический разум достигает познания тем, что добавляет к понятиям созерцания, то практический разум поступает наоборот: все условия созерцания, обосновывающие эмпирическое владение, должны быть устранены для того, чтобы можно было сказать: каждый внешний предмет произвола, который находится в моей власти, может стать моим в правовом отношении, не находясь в моем владении. Такая дедукция неэмпирического владения основана на постулате практического разума: правовая обязанность — поступать по отношению к другим так, чтобы внешнее (годное для употребления) могло стать для кого-то и своим.

Кант поясняет, что понятие чисто правового владения хотя и не является эмпирическим, однако имеет практическую реальность, так как применимо к предметам опыта. Однако схема применения является опосредованной: правовое понятие, заложенное в разуме, нельзя применять непосредственно к объектам опыта и эмпирического владения; оно должно быть применено к рассудочному понятию владения, т. е. не к держанию, а к обладанию, к предметам, которые мыслятся как находящиеся в моей власти.

Предмет мыслится моим, если моя воля, намеревающаяся использовать данный предмет, не противоречит закону внешней свободы: этот внешний предмет мой, потому что на всех остальных этим возлагается обязанность воздерживаться от пользования этим предметом.

Конечно, здесь не все обстоит гладко. Сам Кант указывает на противоречие тезиса (возможно иметь нечто внешнее своим, хотя и не владеть им) и антитезиса (невозможно иметь нечто внешнее своим, если не владеть им), однако снимает его признанием истинности обоих положений: в первом речь идет об эмпирическом владении, а во втором — об умопостигаемом. При этом доказательство второго невозможно и ненужно, так как практический разум не нуждается в созерцаниях и устраняет эмпирические условия. Он относится к миру свободы, а свобода состоит в независимости от эмпирического принуждения. Если теоретический разум должен подтверждать свои положения опытом, то практический разум, ориентированный на ценности, отрицает и преодолевает давление фактов.